Читать интересную книгу Отечество без отцов - Арно Зурмински

Так ночь, крадучись, уползает, чтобы в утренних сумерках достичь кульминации напряжения. Это самые опасные и наполненные ожиданием часы суток, которые столь часто уже приводили к трагическим последствиям. Но сегодня ничего не происходит. Артиллерийская канонада постепенно идет на убыль, переходя на одиночные выстрелы и, в конце концов, совсем угасает. Вдали глухо рокочет чья-то батарея. Первый из проснувшихся самолетов с жужжанием пролетает над нами. Ночь уходит. Где еще, как не в России, с таким нетерпением ожидаешь восхода солнца?

После обеда мы идем в гости на соседние позиции, либо к нам приходят посетители. Желание просто поболтать присуще солдату, как лошади, которая не может обходиться без овса, иначе они оба будут чувствовать себя не в своей тарелке. А вечером начинается такой же спектакль, как и за сто ночей до этого. То же самое появление сияния на небе, затем постепенное его угасание, вспышки от разрывов и приближение снарядов. Все те же самые моменты, что держат в постоянном напряжении, когда самолет нацеливается на самую крохотную цель. Гул раздается вблизи и в отдалении, то он спокойный и степенный, то надрывный и раздраженный. Самые неприятные ночи случаются, когда скапливается духота перед грозой, когда с Донца поднимаются испарения и тучи комаров набрасываются на нас. Тогда везде слышатся шорохи и некий звук, напоминающий шепот; все твое тело старается освободиться от навалившейся на тебя тяжести. Не каждому удается все это выдержать. Один снимает накопившееся напряжение, сделав куда-нибудь выстрел. Другой залезает в свой блиндаж, стараясь ни о чем не думать, и пытается сразу же заснуть. Но в наших геройских блиндажах это удается далеко не каждому. Тот, кто не спит, пускается в разговоры или читает. Кто-то погружается в «Фауста», в его первую и вторую части, другой читает вслух анекдоты из журнала. Я предпочитаю разгадывать кроссворды. Каждый вечер мы ведем беседы о смерти, а тот, кто об этом не говорит, тот просто думает о ней.

Если у тебя есть силы, то ты обязан бороться и умереть за свое Отечество. Если не можешь этого сделать, то пусть это станет твоим позором на всю оставшуюся жизнь.

Фридрих II в письме Вольтеру, сентябрь 1757 года

Тихий Дон, важно несущий свои воды, смотрелся бы очень мирно, если бы не артиллерия, раз за разом посылавшая снаряды через реку. Вода была еще достаточно теплой для купания, но сделать это можно было лишь в вечерних сумерках, когда с противоположного берега никто уже не мог помешать такому удовольствию. Стоял октябрь, и по-прежнему была прекрасная погода. За солдатскими позициями находился живописный лиственный лес. Красный октябрь предстал во всем своем блеске.

Рядом был палисадник, где Роберт Розен собирал грецкие орехи, чтобы послать их в Подванген, куда они должны были бы прибыть на Рождество для украшения праздничного стола. С ним отправился Годевинд, но не для сбора орехов, а чтобы, прислонившись к дереву, выкурить сигарету.

— Неплохо было бы просто слинять отсюда и отправиться домой, прежде чем наступит зима.

— По дороге тебя прихлопнут партизаны, — ответил Роберт Розен. — А если ты все-таки доберешься до дома, то там тебя все равно отловят.

Годевинд раскалывал орехи своими солдатскими сапогами.

— Ты когда-нибудь видел, как выглядит тюрьма изнутри? — спросил он.

— Я даже не знаю, имеются ли тюрьмы в Восточной Пруссии.

— Две недели, — сказал Годевинд, — две недели меня держали взаперти в тюрьме Фюльсбюттель в Гамбурге. Затем один из надзирателей подошел и сказал:

— Мы тебя отпускаем, но ты должен вступить в СА.[64] — Так Гейнц Годевинд стал охранником СА и шкипером баркаса, а позднее солдатом великого германского вермахта. А сейчас он сидит на берегу Дона и щелкает орехи.

— Что же преступного ты сделал?

— Когда мне было семнадцать лет, я немного поиграл в разбойников и жандармов, затем разносил еду и был связным в Альтоне, одном из районов Гамбурга, во время волнений, которые организовали рабочие.[65] Однако меня уже взяли на заметку и в тридцать третьем году бросили в тюрьму.

Набрав полные карманы лесных орехов, они возвратились к своему блиндажу на берегу реки. Годевинд сказал, что ему подчас кажется, будто он тогда провел в заключении не две недели, а все десять лет:

— Мы по-прежнему находимся в тюрьме.

С идеей украсить орехами рождественский стол ничего не вышло, так как именно в это время был объявлен запрет на отправку посылок. Разрешены были лишь бандероли весом до ста грамм, но туда едва ли поместился бы десяток грецких орехов. Вечерами, когда Роберт Розен был свободным от дежурств, он сидел у реки, колол орехи и пускал скорлупки плыть по течению реки подобно маленьким корабликам. Он заготовил про запас пакетик с грецкими орехами, чтобы отпраздновать Рождество в России. Сделал он это потому, что теперь точно знал: перед Рождеством ему не удастся возвратиться домой.

Вчера еще был золотой октябрь, а сегодня уже выпал первый снег. Одетый в пестрый наряд лес вдруг лишился своего красочного очарования. Лента реки черным цветом тянулась по всей белоснежной окрестности. Как рано пришла зима в Россию! Но в этот раз все было подготовлено заранее и самым лучшим образом. Они были в достатке обеспечены шинелями, перчатками, наушниками и напульсниками. Санитары имели большой запас мази, приготовленной из рыбьего жира. Снег продержался до вечера, затем ударил мороз и туман повис над рекой.

Роберт Розен пожертвовал последним тюбиком зубной пасты. Он держал его над горящей свечой до тех пор, пока содержимое не стало стекать на его стальную каску. Пальцем он растирал зубную пасту по всей поверхности, и каска из серой превратилась в белую.

Целый день у всех было подавленное настроение до тех пор, пока в сводке вермахта поздно вечером не было объявлено, что 6-я армия вышла к берегам Волги севернее Сталинграда. Они устроили небольшой праздник: кололи орехи и запивали их сладким вином из подвалов только что захваченного Крыма. Модрик получил известие, что его Эльжбета родила близнецов. Это дало повод перейти к более крепким напиткам. По радио все чаще стала звучать песня о Волге.[66]

Октябрь, на берегу большой реки

Дорогая Ильза!

Надеюсь, что Сталинград скоро падет. От взятия этого города должно ведь многое зависеть, иначе русские не обороняли бы его с такой отчаянностью. Что касается продовольственного положения, то в Германии оно должно лишь улучшаться, притом на долгую перспективу, так как районы Кавказа и Украина являются широко известной житницей. Мы только что пили сладкое крымское вино.

Ноябрь, в снегу

Дорогая Ильза!

Как ты, вероятно, уже узнала из сводки вермахта, сейчас здесь сложилась опасная ситуация. Но мы уверены, что нам удастся блокировать прорвавшегося противника. Не может же без конца так продолжаться, что летом на Востоке мы атакуем, а зимой по тому же самому маршруту отходим. Нынешняя зима, кроме того, не такая уж суровая, да и находимся мы намного южнее, чем тогда под Москвой.

Ты должна быть теперь храброй девочкой. Об отпуске пока нечего и думать. Пришли мне, пожалуйста, сигареты.

Дорогая Эрика!

В то время, как у вас собирают урожай свеклы, здесь у нас уже лежит снег. По всему чувствуется, что нас вновь ожидает зима вместе со вшами.

Нашему ребенку уже полгода. Когда он родится, я хотел бы непременно приехать домой, чтобы повидать его. Должна же эта война когда-нибудь закончиться.

Если же военное счастье от нас отвернется, и Красная Армия ворвется в Восточную Пруссию, то вы должны бежать оттуда со всех ног, иначе произойдет нечто ужасное. И относитесь хорошо к военнопленным.

Никогда еще снег не был таким белым, как в то воскресное утро… И все-таки где-то нашлось одно пятно. Это был человек, который лежал, скорчившись в снегу, лицом вниз и в военной форме… Черно-красный, весь залитый спекшейся кровью, у него были абсолютно мертвые волосы…

Вольфганг Борхерт. «Мой бледный брат»

19 ноября, когда началось русское контрнаступление, вовсю хозяйничала зима, и давно уже миновал золотой октябрь. Красной Армии удалось, наконец, добиться того же, что немцы сами так часто применяли на практике: то есть создать котел возле Сталинграда, вначале очень объемный и вместительный, но затем он стал сужаться.

— Слава Богу, что мы находимся по другую, внешнюю сторону котла, — написал Вальтер Пуш, когда они покинули величественный, тихий Дон, который стал вдруг столь шумным. Нет, это не было бегством, пока что это еще был упорядоченный отход к небольшой реке под названием Оскол, по которой уже шел ледоход.