назначено Временное правительство, и от одного его состава у французских патриотов сводило скулы. Новым министром почт стал Бурьен, ненавидевший Наполеона; командором Почетного легиона — аббат де Прадт, ставленник Талейрана, который первым встретил Наполеона в Варшаве во время бегства последнего из России; военным министром — генерал Дюпон, чья позорная капитуляция в Испании под Байленом привела к голодной смерти 8000 французов на пустынном острове, превращенном в лагерь для военнопленных. Остальные, за немногими исключениями, были ничтожествами, питающими либо подлинные, либо карьеристские симпатии к Бурбонам.
На следующий день, 2 апреля, Сенат издал указ, в котором Наполеон обвинялся почти во всех злоупотреблениях, какие только может совершить глава государства, подкрепленных такими обвинениями, какие могла бы предъявить варварскому римскому императору преторианская гвардия перед тем, как его убить. Среди прочего Наполеону вменялось в вину то, что он бросал раненых без ухода и намеренно устраивал в стране голод и мор. В тот же день муниципальный совет открыто высказался за Бурбонов и призвал оставшихся маршалов и генералов изменить триколору. Взамен им обещали сохранить пенсии, чины и титулы. И никому, похоже, не приходила в голову абсурдность этого призыва: ведь он, по сути, исходил от самодержцев, в войне с которыми и были заслужены такие титулы, как князь Московский или герцог Данцигский, которые сейчас обещалось сохранить.
Парижская политическая сцена менялась ежечасно. Когда 2 апреля Коленкур вернулся в Фонтенбло, его оценка ситуации уже устарела, но он без колебаний заявил Наполеону, что, по его мнению, лучшее, на что сейчас можно надеяться, — регентство. И он, конечно, не был одинок в этом мнении. Уже слышали, как Ней в присутствии Наполеона пробормотал, что спасти их может только отречение, а другие, включавшие, например, Лефевра, Удино и Макдональда, поговаривали о необходимости депутации, которая бы потребовала такого выхода.
Но даже сейчас, когда во Франции находилась полумиллионная вражеская армия, военная ситуация не была безнадежной. Пройдя пятьдесят лиг за три дня, от Труа подходили остатки Великой армии, а всего в пределах достижимости находилось около 50 тысяч солдат. Сколько раз Наполеон совершал чудеса с меньшими силами! Среди рядовых царила тревога, но не уныние. Большинство, начиная от полковников и ниже, по-прежнему доверяло императору и ждало от него нового мастерского удара, на этот раз под стенами Парижа. Но их вожди уже распрощались с надеждой. Генерал Жерар сказал в разговоре с Макдональдом, что состоятельные люди боятся, как бы в случае продолжения сопротивления Париж не постигла участь Москвы. Макдональд обещал донести эти опасения до императора, как только окажется в замке.
Но указ Временного правительства, освобождающий армию от присяги императору, уже делал свою пагубную работу — особенно в отношении человека, занимавшего ключевую позицию. Талейран редко ошибался, подбирая сообщников, и не ошибся на этот раз. Он понял, что надо действовать через Мармона, герцога Рагуза, старейшего и одного из самых верных друзей Наполеона.
Репутация Мармона в тот момент была высока, как никогда. После длительной почетной службы и личных взаимоотношений с Наполеоном, восходивших еще к тем временам, когда они были курсантами, он выказал большую доблесть в битве за Париж и, более того, выторговал у победоносных союзников неожиданно благоприятные условия капитуляции. То, что в тот момент происходило в уме у Мармона, можно реконструировать по мемуарам людей, старавшихся склонить его к измене, а также по воспоминаниям его друга Макдональда, который стал самым беспристрастным очевидцем последующих событий. Мармон начал видеть себя в роли генерала Монка[7], в роли человека, который, примирив интересы военных и гражданских лиц в уставшей от войны Франции, заслужит рукоплескания соотечественников и благодарность потомков. Как Ней, Макдональд и другие вожди, он был и морально и физически изнурен. Его тело покрывали шрамы, полученные на службе своей стране, а душа устала от войны. Он не видел перспективы в победе Наполеона. Храбрость его солдат под Фершампенуазом и на подступах к столице оказалась тщетной. Сейчас стало совершенно ясно, что царь не намеревается разграбить Париж, и столь же ясно, что ради мира на реставрацию Бурбонов согласны многие выдающиеся французы, даже те, которые могли не ждать прощения. На встрече с Наполеоном, когда император угрюмо вернулся в Фонтенбло после разговора с квартирьером маршала Мортье, Мармон получил от императора похвалу за неравный бой на Монмартре и в пригородах, но что значили похвалы человека, сейчас запертого на крохотном островке тщеславия посреди множества врагов? Стоя в Эсоне со своими доблестными 14 тысячами солдат, Мармон не видел смысла в продолжении борьбы, и, когда явился посланец Временного правительства с письмами-призывами от Бурьена, друга маршала, вера Мармона в будущее Наполеона поколебалась.
Талейран избрал характерный для него окольный путь. Авторами двух писем Мармону были старые друзья маршала, Бурьен и генерал Дезолль, но было еще и третье, более важное письмо от генерала Шварценберга. Все три предлагали выход, приемлемый для патриота и человека чести. Мармон, говорилось в посланиях, должен продемонстрировать потерю армией веры в Наполеона, перейдя во вражеский лагерь. Сделав это, он покажет всей Франции, что возвращения Бурбонов желают не только мирные жители, но и люди, внесшие свой вклад в военные триумфы Франции за границей. Такой курс предотвратит возможность гражданской войны и принесет немедленный мир стране, обескровленной наполеоновскими амбициями.
Долг Мармона как солдата был ясен. Ему следовало сжечь эти письма, как сжег Эжен те, что приходили к нему, и отправить эмиссара, Монтессюи, восвояси. Однако вместо этого маршал спрашивал себя, не имеет ли он другого, более важного, долга — долга гражданина Франции? Можно ли чего-нибудь добиться, проливая новую кровь в защиту проигранного дела? Он колебался и в конце концов ответил, что готов к переговорам. Монтессюи с торжеством вернулся к своим хозяевам. Династия была обречена.
Письмо Бурьена дошло до нас. Оно представляет собой трогательный призыв к Мармону сказать то слово, которое принесет Франции счастье. Вот его финальные слова: «Ваши друзья ждут вас, тоскуют по вас, и я надеюсь, что скоро смогу вас обнять». Генерал Дезолль написал почти то же самое, в то время как Шварценберг предлагал беспрепятственно пропустить Мармона со всеми военными почестями в Нормандию. Человеку, на предательство которому он подбивал Мармона, Шварценберг гарантировал «жизнь и свободу в пределах территории, избранной и обозначенной союзными державами и французским правительством».
2 апреля, через два дня после случая на почтовой станции, где Наполеон узнал о капитуляции Парижа, император проснулся в превосходном настроении и принялся за переоценку ситуации. Торжественные апартаменты великого замка были заперты, Наполеон занимал скромную квартиру. Он велел принести карты