— Шагах в ста, а то и больше. Ты попал ему в левый глаз.
В хижину вошли Манаури, негр Мигуэль и целая группа индейцев, все в радостном возбуждении.
— Десять, десять и восемь — вот сколько диких свиней! — радовался Манаури. — Скажи, как будем делить?
— Двенадцать людям Конесо, — ответил я, — восемь для Пирокая, остальные восемь нашему роду.
— А Карапана ничего не получит?
— Получит, обязательно. Шкуру ягуара.
— Шкуру ягуара?! Шкуру ягуара?!
Все решили, что ослышались или я неправильно понял вопрос Манаури.
— Все правильно! — повторил я. — Карапана получит шкуру ягуара!
Вагура схватился за голову, остальные загалдели:
— Ян! Такую красивую шкуру этому подлецу? Безумие! Это же твой знак! Ему?
— Ему! — ответил я, от души веселясь при виде их растерянных физиономий.
— Ян! — вскипел Арнак. — Он неправильно это поймет и решит, что ты струсил! Нельзя отдавать ему шкуру!
— Можно, — стоял я на своем, — и увидите, он все правильно поймет!
Женщины тут же рассказали моим друзьям, как шаман вновь покушался на мою жизнь, пытаясь отравить ядом.
Глаз ягуара
Племя араваков, северная ветвь которых обитала теперь на берегах реки Итамаки, несомненно, отличалось более высоким уровнем жизни и нравственных начал от большинства других южноамериканских племен, и особенно от живших в лесах. Племя это, как уже упоминалось, в отличие, скажем, от акавоев или других карибов занималось земледелием. Обработка земли во многом и определяла его жизнь. Она не только вынуждала араваков вести оседлый образ жизни, но и давала им возможность развивать некоторые ремесла. Так, араваки, а точнее, их женщины, славились своими гончарными и ткацкими изделиями. Многоцветные ткани, сотканные на примитивных станках, и оригинальных форм кувшины, часто громадных размеров, служили товарами обмена и пользовались большим спросом у других индейцев. Мать Ласаны в дни, когда не было дождей, по нескольку часов кряду ткала на улице из волокон различных растений узорчатые циновки, и притом весьма искусно. Но зато по уровню умственного развития араваки если и стояли выше других племен, то крайне незначительно и точно так же пребывали в плену темных суеверий, разных духов и бесов, заклинаний, чар и колдовства. Порой сумеречные их верования казались мне подобными диким лесным дебрям, что окружали нас со всех сторон, они были столь же запутаны, столь же мрачны и столь же труднопреодолимы.
Духи, как правило, все злые и враждебные, могли принимать всевозможные обличья: то каких-то страшных зверей, то ужасных чудовищ, а то могли становиться невидимыми и тогда делались еще страшней. Они терзали людей во сне, отравляя им кровь, охотникам в лесу путали тропы и мутили разум, на иных напускали болезни и порчу, несли смерть.
Простой человек против них был, по существу, бессилен и защищался как мог — амулетами. Но находились среди людей и такие, что входили в сговор с нечистой силой, ба! — сами перевоплощались либо в духов, либо в кровососов-вампиров — это уже в зависимости от того, что больше приходилось им по вкусу.
Подлая мысль Карапаны, будто бы у меня душа оборотня, могла навлечь на мою голову много бед, ибо как отвести подобное обвинение?
К счастью, люди нашего рода не следовали уже так слепо суевериям, а Арнак вообще почти избавился от них.
На следующий день после того, как из леса были доставлены наши охотничьи трофеи, я собрал у своего ложа Арнака, Вагуру, Манаури и Ласану, чтобы посвятить их в план действий против шамана.
— Наконец-то! — зло скрипнул зубами Манаури. — Наконец глаза твои прозрели! Когда его убить?
— О нет! — ответил я. — Убивать нельзя.
— Он будет и дальше вредить!
— Мы поборем его тем же оружием, какое он применяет против меня: колдовством!
— Колдовством? — вождь протянул это слово с явным сомнением.
Не медля более, я объяснил им, о чем идет речь.
— Ты, Арнак, с двумя людьми возьмешь шкуру ягуара, отнесешь ее Карапане и торжественно объявишь, что это дар ему от меня. Скажи ему, что глаз, через который я убил зверя, имеет волшебную силу и видит все, что шаман затевает, сразу доносит черепу ягуара, а череп находится у меня и тут же все мне сообщает. Так, он сообщил мне, что в воду был всыпан яд и поэтому сдохла собака Конесо. Скажи Карапане, если он выбросит или уничтожит шкуру, это ему не поможет, волшебный глаз все равно будет все видеть и сообщать черепу и мне. Еще скажи, что шкура ягуара оберегает меня от всех опасностей и всякое покушение на меня обернется против моего врага. Пока погиб только пес Конесо, но так может погибнуть любой человек — и никакое колдовство его не спасет… Ты пойдешь, Арнак?
— Пойду!
— Испугает ли это Карапану? — с сомнением покачал головой Манаури.
— Думаю, да! — ответил я, хотя и не был полностью уверен.
Мой способ, возможно, казался наивным, но я рассчитывал именно на болезненное воображение, а вместе с тем и суеверное коварство Карапаны и его сообщников.
— Испугай его, испугай! — выкрикнул внезапно Арасибо в припадке радостного возбуждения. — Он испугается. Глаз ягуара его заколдует!
Манаури взглянул на него исподлобья, осуждающе.
— Ты зачем кричишь, глупый? — цыкнул он.
— Арасибо не глупый! — взял его под защиту Арнак и добавил весело: — Он сам наполовину шаман! Он знает все фокусы Карапаны.
Вождь пожал плечами, но Арасибо уверенно воскликнул:
— Карапана испугается, я знаю! Глаз ягуара его испугает!
Шкуру, предварительно обработанную для сохранности отваром ядовитой лианы, можно было отдавать, не опасаясь, что она испортится. Наши посланцы застали Карапану в хижине для обрядов, стоявшей в стороне в нескольких сотнях шагов от других жилищ индейской деревни. Шаман встретил Арнака язвительным смехом, а выслушав его слова, не смутился, не испугался, а, напротив, выразил радость, что получил прекрасную шкуру.
— Левый глаз — волшебный! — еще раз многозначительно повторил Арнак, словно Карапана не расслышал предыдущих его слов. — Глаз зверя послушен Белому Ягуару и все ему рассказывает.
— И Белый Ягуар выбил ему левый глаз? — спросил шаман.
— Да, выбил.
— А правый не выбил?
— Нет.
— Говоришь, не выбил?
Карапана разразился диким нечеловеческим смехом, похожим не то на лай, не то на вой, не то на рычанье, так что у перетрусивших Арнака и двух его спутников на мгновение замерли сердца.
— Не выбил правый глаз? — хохотал шаман. — Значит, только левый глаз послушен Белому Ягуару! А правый глаз послушен ему или нет? Говори!
— Не знаю! — растерялся Арнак.
— О правом глазе Белый Ягуар ничего не говорил? Отвечай!
— Нет.
— Ничего не говорил?! — выкрикнул старик. — Тогда я тебе скажу! Ты знаешь, кому будет послушен правый глаз зверя?
— Э?!
— Левый глаз послушен Белому Ягуару, а правый глаз послушен мне!
Он залился неудержимым смехом, продолжая победно выкрикивать, словно страшное заклинание, будто не словами, а дубиной бил их всех троих по головам: «Послушен мне! Мне послушен!..»
Спустя полчаса все мы, озадаченные и огорченные, слушали в моей хижине отчет Арнака.
— Я говорил! — укорял Манаури. — Карапана великий, непобедимый шаман. Он посмеялся над тобой, Ян! Он издевался над твоими чарами! Пустяками его не проймешь. Против него есть только одно надежное средство…
— Знаю, знаю! — буркнул я раздраженно. — Пуля в лоб!
— Правильно: свинцовая пуля в лоб!
— Нет! — запротестовал я. — Ни в коем случае!
— Он издевался над твоими чарами! — упрямо донимал меня вождь, не отступаясь. — Правый глаз ягуара ему послушен. Ему! А мы и не подумали о правом глазе…
Вдруг к моему ложу подскочил Арасибо. Гнев и возбуждение еще более исказили выражение и без того косоватых его глаз и лица.
— Не будет так! — выдавил он из себя. — Правый глаз ягуара не будет ему послушен!
— О-ей! — насмешливо фыркнул Манаури. — Не будет послушен? Не ты ли помешаешь? Такой ты сильный?