И вот прошел июнь, начался июль; август грозился быть дождеватым и мокрым, с бегством, замысленным Федором, надлежало спешить.., а он все никак не мог найти пути к Марии.
Помог случай, и после этого князь Федор несколько приободрился: похоже, неумолимое Провидение пока что отступилось от него и решило поглядеть, как он станет заглаживать свою вину.
* * *
Чуть выше по течению того места, где стояла их с Савкою избушка, река катилась по перекатам, и в пору, когда шла на нерест сосьвинская сельдь, рыбы там было множество. Вчера наловили столько, что слегка присолили остатки, а сегодня пошли в тайгу проверять свои поставухи.
В вершинах буйствовал такой ветер — по всей тайге стоял шум и звон, однако чуткое ухо князя Федора вскоре различило еще какой-то звук, напоминающий громкий не то плач, не то вой, сменившийся тоскливым женским криком.
Савка остановился и в испуге схватил своего барина за рукав. Оба уже немало пообщались с вогулами и усвоили: это или шаманка Сиверга играет на своей сделанной из волчьих жил игрушке, чтобы для забавы или по злобе разогнать чье-нибудь оленье стадо, или, что еще хуже, кричит злой дух куу-куу. Вогулы учили, что, заслышав его крик — вернее, ее, потому что это женский дух, — надо привязать себя к дереву, иначе против воли уйдешь на крик; затем ударить себя по носу до крови: дух увидит кровь, подумает, что этот человек уже убит, и уйдет, отвяжется от путника. Савка всерьез задумался, что барину, конечно, придется разбивать нос и слуге, и себе самому: у камердинера не поднимется рука на господина! — как вдруг князь схватил его за руку, призывая к тишине: на тропинке, загораживая им путь, сидела сова и смотрела на них.
Вот именно — смотрела. А ведь совы слепнут днем.
Но у этой глаза были не слепые: живые, острые, черные-черные, не желтые! Она приоткрыла клюв, крикнула жалобно, тонко, а потом, тяжело вздымая крылья, поскакала по тропинке. Сделав два-три прыжка, оглянулась, наклонила голову, снова крикнула — словно просила о чем-то.
Князь Федор шагнул к птице, будто завороженный этим горячим взглядом, но Савка так и вцепился в его рукав, оцепенев от ужаса. Оба они были вооружены заряженными пистолетами, за кушаком у каждого кинжал и кистень, но Савка смутно чувствовал, что, в случае чего, этого им будет мало.
Князь Федор осторожно высвободился, не отводя глаз от птицы. Он уже не сомневался, что она зовет его куда-то, молит о чем-то, и ее крику и взору вторит печальный вой вдали, шум листвы в вершинах, треск сучьев, шелест травы — вся природа вторила ему своим слитным душевным движением, которое до сего времени оставалось немо, но теперь чудесно явилось в этой странной, чрезъестественной сове.
— Погоди, Савка! — пробормотал князь Федор, торопливо направляясь к птице. Она то прыгала, то ковыляла, то вспархивала, поминутно вертя своей круглой косматой головой, озираясь на человека, словно убеждаясь, что он не остановился. Наконец она вспорхнула и села на ветку, низко нависшую над какой-то огромной бурой кучею, сперва принятой князем Федором за огромный муравейник, сплошь укрытый шевелящейся мохнатой массою своих обитателей. Однако куча шевельнулась, у нее обозначились голова, лапы, открылся маленький блестящий глазок… Глазок уставился на сову. Та всплеснула крыльями, выкрикнула что-то. Куча медленно распрямилась, поднялась — и обратилась в огромного медведя!
Князь Федор отпрянул так резко, что непременно упал бы, когда б не наткнулся спиной на ствол. Дерево затряслось, несколько листков упало ему на голову, и он безотчетно смахнул их с волос, не отрывая взгляда от зверя, ощущая, как жар, мгновенно охвативший тело, сменяется холодом, заледенившим руки, ноги, сердце…
Медведь — крупный, могучий самец с блестящей черной шерстью — стоял перед ним во весь свой огромный рост, свесив голову, глядя исподлобья и как-то скособочась на правую сторону. Он более не казался безжизненной тушею — напротив, в нем чувствовалось огромное напряжение, которое то и дело прорывалось нетерпеливой дрожью, словно он порывался броситься на беззащитного человека, поймать его, заломать, однако в последнее мгновение сдерживался… и, как это ни удивительно, сдерживали его именно крики совы.
Наконец медведь помотал головой и отступил, как бы давая знать человеку, что не набросится на него.
При этом движении что-то громко лязгнуло; князь Федор опустил глаза и увидел, что правая задняя лапа зверя схвачена капканом.
* * *
— Да мы ж видели его вчера, барин-князь, помните? — задышал сзади в шею Савка, оказывается, не отступавший ни на шаг, мигом смекнувший, что опасности нет, и теперь старательно делавший вид, будто и не думал помирать со страху. — Вчера, на перекате, ну, вспомнили?
Ну конечно, князь Федор помнил, как они с Савкою наблюдали вчера на перекате медвежью рыбалку. Только собрались спуститься к воде, как появилась на берегу громадная глыба: округлые бока колышутся от жира, спина широченная, как стол. Жиру в пахах у него было запасено так много, что ноги раскорячивались.
Ветер дул от реки, поэтому, не подозревая о присутствии людей, верзила сразу пришлепал на перекат, где воды ему было чуть выше щиколотки. Тут он замер, и вся жизнь в нем словно бы замерла, кроме глаз, устремленных в гладкую полосу спокойной воды накануне переката.
Он ждал минуту, две, три…
— Уснул никак? — проворчал в своем укрытии Савка, раздосадованный, что их рыбалка откладывается, но тут же в шум переката вплелся частый плеск — будто град пошел, а водяная рябь заколыхалась так густо, что над нею заиграло всеми цветами множество. мелких радуг.
Медведь напружинился, подался вперед…
Косяк сельди штурмовал перекат. Воды было мало, рыба исступленно ломилась между камнями. Вот серебро кипящей воды и рыбьих боков обволокло черную неподвижную тушу со всех сторон — и медведь словно бы взорвался! Теперь это была не сонная глыба — воплощенное неистовство. Он прыгал, хватал рыбу зубами, швырял ее на берег или прижимал задними лапами к камням, а передними к туловищу. Садился на нее, раздавливая прямо в воде, снова вскакивал, терял пойманных, ловя вместо них других, гонялся за уплывающими и убивал их шлепками страшной силы, мгновенно откусывал головы…
На несколько мгновений, чудилось, все звуки в мире были заглушены грохочущим плеском взбаламученной воды, но вот косяк разметался и перекат утихомирился. Медведь деловито осмотрелся, догнал медленно колышущихся на поверхности воды оглушенных и пронзенных его когтями рыбин, вышвырнул их на берег. Казалось, он даже исхудал за эти секунды: то ли от исступления охоты, то ли просто-напросто намокшая шерсть плотнее прилегла к телу. Выбрав самого крупного, сверкающего перламутром самца, медведь начал есть его тут же, на перекате, поглядывая на свой улов, наваленный на берегу. Вот одна из рыб, еще живая, подпрыгнула и скатилась в воду; извиваясь, поплыла было от берега, но медведь, с сельдью в зубах, догнал ее, пришлепнул и выбросил из воды. Вылез на берег, шумно отряхнулся, собрал добычу в кучу и пристроился рядом, отправляя в пасть одну за другой.