Е.П.: Это все было на моих глазах, я был на том конгрессе ПЕН-клуба. Там вопреки принятой резолюции по Чечне было сформулировано особое мнение отдельных членов русского ПЕН-центра по этому вопросу. И это особое мнение Вася подписал наряду с еще несколькими членами ПЕН-клуба — более двадцати человек нас было, — и среди них весьма звучные имена… Но я сейчас не об этом известном факте рассказываю, а о его последствиях. Рассказываю со слов самого Аксенова. Он мне говорил, что уже в то время, когда он был профессором университета Джорджа Мейсона в Вашингтоне, у него установились тесные контакты с руководством Международного ПЕН-клуба, и шла речь о том, чтобы ему стать президентом всей этой организации. Ему предлагали это, с ним велись переговоры… К слову, я не знаю, кто там сейчас президент… первым президентом был Голсуорси, а сейчас, думаю, не очень известный писатель…
А.К.: Скорее всего, из третьего мира. Для ради политкорректности.
Е.П.: А-а, вспомнил. Чешский диссидент Иржи Груша. И вот Аксенов, как человек основательный, ответил так: он зарабатывает себе на жизнь тем, что он профессор, и что он согласился бы стать президентом Международного ПЕН-клуба, если бы ему положили такую же заработную плату, как профессору в университете, не меньше, по крайней мере. Тогда пожалуйста, хотя как университетский профессор он себе уже и пенсию выслужил, и прочие льготы… И вдруг переговоры оборвались резко, в двухтысячном году, как раз после этого конгресса в Москве, где он выступил против резолюции, на которой настаивали западные делегаты, прежде всего — Гюнтер Грасс. Очевидно, там, где следует, рассмотрено было дело писателя Аксенова и сочли, что он политически не… неблагонадежен.
А.К.: Вполне в советских традициях — «есть такое мнение…» Только не в обкоме, а в среде международной прогрессивной общественности.
Е.П.: Поэтому я и говорю, что настоящая международная известность Аксенова и оценка его литературы могут еще наступить, когда уйдут в прошлое такие оценки — политические, идеологические. И тогда так же, как сейчас Василий популярен здесь, он имеет шанс стать популярным и на Западе.
А.К.: Вообще отношения между Россией и Западом… Это постоянная такая зеркальность. Вот великая история, которую рассказывал сам Вася, одна из любимых его историй, он ее потом в какую-то прозу вставил, не помню, в какую именно. История о том, как человек, ощущавший себя всю жизнь маргиналом в Соединенных Штатах, приехал в Советский Союз и стал, конечно, как всякий американец в СССР, сразу богатым иностранцем. А богатый иностранец должен был бы дружить с членами Политбюро, они тоже богатые — не-е-ет, он не дружит с членами Политбюро. Он — Стейнбек, вот кто это был — идет в Марьину Рощу и там пьянствует с маргиналами, потому что он маргинал по чувствам, по самоощущению, понимаешь? А здесь его принимает официальная писательская организация! То есть, приехав в Советский Союз, он как бы прошел сквозь плоскость зеркала, в Зазеркалье…
Е.П.: Он растворился в густых буднях Москвы, и его стали разыскивать…
А.К.: Мы с западным миром по отношению друг к другу были зазеркальями. Как писал один англичанин, очень смешной, я сейчас не могу вспомнить кто: «Нет ничего более похожего на карикатурного английского тори, чем Хрущев в шляпе». Западные люди не понимали, что истеблишмент и маргиналия — они остаются истеблишментом и маргиналией везде, только по линии железного занавеса — он же зеркало — направления меняются… Да, конец у этой истории прекрасный. Марьинорощинский мент видит: сидит на скамейке пьяный человек в иностранном пальто и спит. Мент, конечно, имеющий ориентировку на розыск прогрессивного американского писателя, подходит и деликатно интересуется — чего спим, гражданин? А Стейнбек знаками и тремя русскими словами объясняет, что он — знаменитый американский писатель и может спать где хочет. Тут мент обрадовался и говорит: рад познакомиться, товарищ Хемингуэй. Это Стейнбеку-то! Который Хемингуэя, своего вечного соперника, терпеть не мог! То-то ему, я думаю, обидно стало, что даже для московского мента знаменитый американский писатель не он, великий Стейнбек, а все тот же проклятый Хем.
Е.П.: Как-то удалились мы от темы…
А.К.: Мне кажется, нам и не нужно выходить прямо на тему. Иначе у нас не беседы получатся, а ровненькая такая книжка «Жизнь и творчество Василия Павловича Аксенова», для средней школы… А в этих разговорах — наше отношение к нему. Вот, например, сегодня меня больше всего нервирует, именно не волнует, а нервирует, то есть просто дергает то, что мы все время обсуждаем взаимоотношения Аксенова и государства, Аксенова и общества. Уже вроде бы выяснили все, можно бы теперь побольше про Аксенова и собственно литературу…
Е.П.: А эти взаимоотношения были постоянно в динамике, понимаешь? Менялись взаимоотношения Аксенова и государства, Аксенова и общества. Одно дело — эти взаимоотношения в шестидесятых, другое — в восьмидесятых… Вот еще одна история, которую он тоже любил рассказывать. Прилетел он однажды, еще в шестидесятых, в Болгарию. В чем была ситуация? Он прилетел как бы в колонию из как бы центра империи. Как бы начальником из как бы центра соцлагеря. А в Болгарии в это время так же, как и у нас, боролись с тлетворным западным влиянием на молодежь и тому подобное. И на него набросились болгарские комсомольцы, дружинники — у него были длинные волосы, брюки узкие, не такие, как положены на просторах мира и социализма… Значит, они его стали вязать, а он закричал — я советский! А они ему, ухмыляясь, говорят — мы тоже советские. То есть он-то имел в виду, что он не болгарский подданный, а они поняли в идеологическом смысле. А поскольку он был звезда и действительно советский, то есть приехавший в командировку из СССР, его тут же отпустили, да еще и извинились перед знаменитым московским «братушкой». Выходит, он для кого-то был настоящим советским…
А.К.: Такая история могла бы быть и в каком-нибудь Сестрорецке или Воронеже. И потом, когда разобрались бы, за выпивкой местный начальник сказал бы: видите, Василий Палыч, мы-то друг друга понимаем, но вот народ… не принимает народ вашу позицию. Вот еще на чем стояло все — народ, видите ли, не принимает.
Е.П.: Опять от темы уходим… Нет, здесь я с тобой не согласен насчет народа. А что такое народ?
А.К.: Если мы согласимся с тем, что народ — это бригадмильцы…
Е.П.: Ну, это уж ты… Я никогда не соглашусь. Просто даже из уважения к народу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});