Читать интересную книгу Ралли Родина. Остров каторги - Максим Привезенцев

потерять над ней контроль? Постоянно поддерживать в ее душе огонь энтузиазма, чтобы бедняжка пахала на иллюзорное «всеобщее благо», не успевая поднять головы.

«Хотя, может, она тоже все поймет – как я, Альберт, другие? Но что ее будет ждать в таком случае? Вечная каторга умалчивания? Или настоящая – в виде тюрьмы? А, может, бегство с Родины? Сколько замечательных, талантливых людей из-за своего острого ума попали в немилость? Тот же Нарица, который безумно хотел издать свои рукописи, и в итоге был признан невменяемым и помещен в психиатрическую клинику. Большая удача, что он сумел оттуда выбраться, не потеряв рассудок, и перевезти семью в Ригу, где, кажется, ему дышалось немного легче…»

Обидней всего, что о Нарице и многих ему подобных знали только люди из писательских кругов, а обычные граждане и слыхом не слыхивали. Лагери полнились диссидентами, но их нарочно обезличивали, чтобы они ни в коем случае не вызывали симпатий. Мыслит по-другому? Значит, враг. Мыслить можно только в одном ключе и никак иначе.

«Что есть нынешняя правда, как не чья-то субъективная истина, в которую все мы, мечтатели от природы, готовы свято верить? Нас кормят завтраками, говоря, что подвиги, совершаемые сегодня, приведут нас к светлому будущему… но не слишком ли долго тянется неприглядное настоящее? И будет ли достигнут коммунизм? Очевидно, что на самом деле никто не знает ответа на эти вопросы. Нам просто обозначают цель и заставляют терпеть ради нее… такой вот сомнительный стимул, такая мотивация».

Вглядываясь в счастливые лица людей, которые их приветствовали, Владимир Андреевич снова вспомнил слова Альберта, сказанные им в ту роковую ночь, когда журналист едва не сжег дневник друга.

«Это ведь тоже по-своему благо, Володь – тихо-мирно жить во тьме, работая на одну идею».

Фокус в том, что, поняв, как много вокруг грязи и вранья, ты перестаешь верить в советскую «магию».

«Поэтому болей, девочка, нашей общей «красной болезнью» и живи в безопасном неведении. Может быть, ты даже будешь счастлива – насколько это возможно, конечно».

Сахалинцы преодолели последние двести метров улицы и под аплодисменты и возгласы ленинградцев выехали на Дворцовую площадь.

– Сбавь скорость, ладно? – попросил Владимир Андреевич. – Сниму народ.

Альберт кивнул и нажал тормоз. Их «Урал» неторопливо пополз мимо серых металлических ограждений, за которыми толпились горожане. Привезенцев водил камерой из стороны в сторону, снимая это пестрое море людей. Одни стояли с транспарантами: «Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик!», другие размахивали красным флагом СССР с выцветшим серпом и молотом. Третьи просто потрясали в воздухе кулаками и эмоционально кричали самое разное, от банального «Ура!» до замысловатых лозунгов а-ля «Сотрудники кожевенного завода имени Коминтерна приветствуют гостей из других регионов!»

Конечно, не все орали, срывая глотку, не все улыбались, радуясь завершению помпезного ралли. Кому-то, судя по кислым минам, нездоровилось, кто-то просто хотел провести выходной дома, а не на площади, стоя под палящим солнцем и обмахиваясь партийным билетом, но побоялись выговора от начальства и все-таки явились на площадь.

«Ну, по крайней мере, вам не пришлось ехать с Сахалина в Ленинград на наших допотопных «Уралах», – невесело усмехнулся про себя Привезенцев.

Небольшая группа студентов, около дюжины, стояла чуть особняком от других. На транспаранте, который держали эти парни и девушки, было большими красными буквами написано: «Свободу Виктору Хаустову!»

Сердце Привезенцева забилось быстрей. Он обернулся, дабы отыскать взглядом «Волгу» и Рожкова, едущего в ней.

«Интересно, видит? И если видит, что творится у него в душе?»

Усердно работая локтями, к митингующим студентам продрались мужчины в штатском – все, как на подбор, высокие, плечистые и хмурые. Даже без формы было понятно, что это – оперативники МООП СССР.

«Вместо свободы – новые аресты…»

Привезенцев с грустью наблюдал за тем, как оперативники быстро и профессионально скручивают и уводят демонстрантов прочь, подальше от зорких объективов телекамер – чтобы не портили тщательно выстраиваемую общепринятую правду своей. Несколько мгновений спустя толпа сомкнулась, а «Урал» Альберта и Привезенцева проехал мимо. Догадаться, что ждет протестующих в дальнейшем, было совсем нетрудно – те же обвинения в нарушении порядка.

«А ведь они просто хотели, чтобы другие их увидели и тоже вышли с плакатами в поддержку людей, сражающихся за свободу. Тех людей, которые сидят в камерах за то, что пытались отстоять свое право быть услышанным. Но… не в этой стране. Или, по крайней мере, не в это время…».

Привезенцев снова обернулся и посмотрел на «Волгу», едущую за ними. В одном из рюкзаков, который лежал в багажнике, был спрятан дневник режиссера.

«Что в нем? Истина? Или всего лишь мое видение мира? Как сложно порой отличить одну правду от другой…»

Владимир Андреевич уже знал, что запишет в дневник, едва вернется на Сахалин:

«Ралли «Родина» неожиданно оказалось тяжелым, но полезным экспериментом. Партия, сама того не подозревая, извлекла нас из плена наших «скорлуп», в которых мы живем, и позволила увидеть нашу страну во всей ее «красе» – увы, только в кавычках.

До чего же коварно все устроено!.. С экранов телевизоров нас убеждают, что все хорошо, что мы высочайшими темпами приближаемся к нашей главной цели – коммунизму. И мы охотно верим голубым экранам. Верим, что везде хорошо, а отстает только наш городок – ну не добралось до него еще благо, но уже скоро, скоро…

В развенчивании этого мифа – подлинная и единственная польза ралли «Родина». Теперь я знаю, что это не только мы отстаем, это ВЕЗДЕ В СОЮЗЕ ТАК. Просто русским свойственно мечтать и надеяться, поэтому мы охотно съедаем новую порцию басен, которые нам скармливают. Горько это признавать, но мы будто застряли в каком-то безвременье, и нашим мукам нет начала и не видно конца. Полагаю, если бы я, только-только вернувшийся с фронта, получил возможность взглянуть на жизнь в далеком шестьдесят седьмом, то я бы несказанно удивился, что за эти двадцать два года в глобальном смысле ничего не поменялось.

Почему так? Сложно сказать. Наверное, потому что проще смиряться, чем идти наперекор судьбе. Да и судьба тех, кто шел наперекор, известна и весьма незавидна. Поэтому мы все молча продолжаем строить коммунизм. Крепостного права уже нет, но мы все равно – рабы. Сейчас допишу и пойду корпеть над пленкой, отснятой в нашем путешествии. Надо ведь поддерживать этот чудесный миф – что у нас в стране все прекрасно – иначе народ, не дай Бог, начнет оглядываться по сторонам и делать собственные выводы…

Хотя я уже понял – не начнет.

К сожалению, это так глубоко сидит у нас внутри, что, кажется, клещами не вытащишь, не выжжешь – этакий русский код, который навечно с нами, как клеймо. Нам проще идти за мифами к краю пропасти,