Читать интересную книгу Падение Иерусалима - Генри Хаггард

   — Зачем вам его имя?

   — Домициан требует его головы. Желание, по-моему, противоестественное, но, по некоторым соображениям, честно сказать, я склонен способствовать его удовлетворению.

В голове у Халева, наподобие свечи в тёмной комнате, вспыхнул неожиданный огонёк.

   — Ах так, — сказал он. — И если я смогу подсказать, как получить эту голову, да ещё и без особого шума, то взамен я могу рассчитывать на руку этой девушки. Видите ли, я знал её ещё во времена юности и питаю к ней чисто братский интерес.

   — Ну, конечно, так же, как и Домициан, и человек с двумя миллионами сестерциев, и половина всех мужчин в Риме, которые испытывали то же самое родственное чувство, когда видели её вчера. Тут нет ничего удивительного. Должен сказать, что моего хозяина интересуют лишь безупречные светлые жемчужины, он никогда не восхищался девушками или женщинами со сколько-нибудь ущербной репутацией. Но у него странно ревнивый характер, он требует не руки девушки, а головы своего соперника.

   — Не уточните ли вы одно обстоятельство, прежде чем мы продолжим этот разговор? — спросил Халев. — Если нет, я вряд ли возьмусь за столь щекотливое и опасное дело.

   — С удовольствием. Может быть, вы изложите мне свою просьбу письменно. И ответ, как я понимаю, вы тоже хотите получить письменный.

Халев взял пергамент, стиль и написал:

Халеву, сыну Хиллиэля, даётся полное письменное, заверенное всеми надлежащими подписями прощение за его участие в Иудейской войне, а также предоставляется свобода жить, путешествовать и торговать в пределах всей Римской империи.

Кроме того, заинтересованное лицо письменно обязуется передать еврейскую рабыню по прозвищу Жемчужина в полную и неоспоримую собственность александрийскому купцу Деметрию, если последний, в свою очередь, передаст в его руки виновника причинённой ему обиды.

   — Вот и всё, — сказал Халев, вручая пергамент Сатурию. — Этот Халев, упоминаемый в записке, — мой еврейский друг; я хочу оказать ему важную услугу, ибо без его помощи и показаний я не смогу осуществить предлагаемую мной сделку. Будучи очень застенчив и робок, этот Халев, чьи нервы подверглись сильному испытанию во время осады Иерусалима, не станет действовать без письменного прощения, которое, кстати сказать, потребует должным образом заверенной подписи самого цезаря Тита. Но это моя дань нашей дружбе, для себя же лично я прошу, чтобы мне передали госпожу, которую я хочу отвезти в Иудею, к тоскующим по ней родственникам.

   — Всё понял, — сказал Сатурий, — никаких дальнейших объяснений не требуется. Вести дело с александрийскими купцами — одно удовольствие. Я думаю, что управлюсь за два часа.

   — Только приходите один. Я уже вам говорил, что всё зависит от Халева; в случае, если что-нибудь его встревожит, всё может сорваться. А он — единственный обладатель ключа к тайне. Утратив этот ключ, ваш повелитель никогда не получит головы своего соперника, как и Халев — руки девушки.

   — Успокойте робкого Халева, ему нечего опасаться. Кому нужен грязный предатель своего дела и народа? Пусть он спокойно вылезает из своей сточной канавы и наслаждается солнцем. Цезари не сражаются с трупными крысами. Но я ухожу, достойнейший Деметрий, ибо должен поспешать, чтобы быстрее вернуться со всем, чего вы просите.

   — Прекрасно, благороднейший Сатурий, и ради нас обоих не забывайте, как скользки полы во дворцах, ещё одно падение может оказаться для вас роковым.

«Мой корабль — в глубоких водах, — подумал Халев, когда за его посетителем захлопнулась дверь. — Но я уверен, что благополучно достигну гавани. Во всяком случае, это мой единственный шанс. Принц, ясное дело, хочет мести, а не любви. Что для него Мириам? Мимолётная прихоть, игрушка, кем-то похищенная. Несомненно, он хочет убить этого похитителя, но цари брезгливо отворачиваются от увядших роз, достойных украшать лишь голову александрийского купца. Итак, я бросаю кости в последний раз, и пусть они определят мой жребий».

Начатая им игра продолжалась в Домициановом дворце. Смиренно, даже униженно доложил верный домоправитель Сатурий о своих розысках августейшему повелителю Домициану, жестоко страдавшему от печёночных колик; обычно багроволицый, теперь весь жёлтый, с ещё более неприятным, чем всегда, взглядом своих бледных глаз, сидел он на диване среди подушек, наслаждаясь благоуханием розового масла и обрызгивая уксусом лоб.

Он равнодушно выслушал рассказ своего шакала, пока наконец его отупевший ум не осознал всё значение условий, предложенных таинственным восточным купцом.

   — Так, значит, — произнёс он, — этот человек хочет завладеть Жемчужиной, а мне, на мою долю, предлагает жизнь купившего её человека, кто бы он ни был. Да как ты смеешь излагать мне его предложение, в своём ли ты уме? Неужели ты не понимаешь, что мне нужна и сама эта женщина, и кровь того, кто осмелился похитить её у меня?

   — О, божественнейший принц, я всё хорошо понимаю; но мы можем подсечь эту рыбу только после того, как она заглотнёт наживку.

   — А почему бы не схватить его и не предать пыткам?

   — Я уже думал об этом, но евреи — народ очень неподатливый. Пока мы будем вытягивать из него истину, птичка может упорхнуть с кем-нибудь другим. Гораздо лучше обещать ему всё, что он просит, а затем...

   — А затем?

   — Затем можно забыть свои обещания. Это проще простого.

   — Но он хочет иметь письменное подтверждение?

   — Ну и что? Я напишу это подтверждение своей рукой, а мой божественный повелитель может в любой момент сказать, что он его не подписывал. Только прощение Халеву — это, верно, и есть сам Деметрий — должно быть подписано Титом. Велика ли беда, если ещё один еврей получит право торговать в Римской империи, ведь ценой такой уступки вы можете заручиться его помощью в чрезвычайно важном для вас деле. А когда наступит подходящий час, вы сможете поймать в свои сети и неизвестного соперника и девушку, и пусть тогда наш друг Деметрий известит об этом её родственников в Иудее, о которых, по его словам, он только и заботится.

   — Сатурий, — оживился Домициан, заинтересованный, — ты, оказывается, не так глуп, как я предполагал. После вчерашнего происшествия ты соображаешь куда быстрее и лучше. Только перестань дёргать плечами, это меня раздражает, и скажи, чтобы тебе замазали белилами синяки. Ты знаешь, что я терпеть не могу тёмных цветов, наводящих на меня, человека по-детски радостного и весёлого, дурное настроение. А теперь напиши от моего имени обязательство вернуть Жемчужину этому Деметрию; сам же и подпишись. Затем передай мои приветствия Титу и попроси его подписать грамоту, дарующую прощение некому Халеву, еврею, сражавшемуся против него в Иерусалиме, с меньшим, к сожалению, успехом, чем хотелось бы; скажи, что этот человек под моим покровительством.

Спустя три часа Сатурий вторично появился в конторе александрийского купца.

   — Достойнейший Деметрий, — сказал он, — поздравляю тебя. Все твои пожелания выполнены. Вот грамота, подписанная Титом и должным образом заверенная: она дарует тебе, я хочу сказать, твоему другу Халеву, прощение за всё, совершённое им в Иудее, и разрешение жить и торговать везде, где он пожелает, в пределах всей Римской империи. Должен сказать, что получить эту грамоту было очень нелегко, ибо, измученный своими тяжкими трудами и подвигами, Тит сегодня уезжает на приморскую виллу, где по настоянию своих лекарей проживёт три месяца, не занимаясь решительно никакими делами. Итак, ты удовлетворён грамотой?

Халев внимательно изучил подписи и печати.

   — Всё как будто бы в порядке, — с сомнением сказал он.

   — Конечно, в порядке, превосходный Деметрий. Халев, если хочет, может появиться на Форуме и публично поведать плебеям о падении Иерусалима. А вот и письмо божественного — точнее, полубожественного Домициана, заверенное мной и скреплённое печатью. В этом письме говорится, что если ты окажешь существенную помощь в задержании негодяя, который сорвал намерения Домициана, речь, разумеется, идёт не о тебе, пленница будет передана тебе бесплатно или по разумной цене, не превышающей пятнадцати тысяч сестерциев. Такова была бы сейчас её цена на торгах. Ты удовлетворён и этим письмом?

Халев так же внимательно изучил и его.

   — Ваша подпись подозрительно смахивает на подпись Домициана, — заметил он.

   — Ничего удивительного, — отмахнулся Сатурий. — В домах особ царской крови принято, чтобы домоправители копировали подпись своих повелителей.

   — И их нравы, даже если они самые распущенные, а также их манеру держаться, — съязвил Халев.

   — Во всяком случае, — продолжал Сатурий, — вы видите, что печати подлинные.