Придя туда после месячного перерыва, я жалел, что не увижу своего единственного приятеля Мусина: я помнил, что он перешёл работать на инженерную фирму. Однако первый, кого я там увидел, был он — своей собственной персоной, на прежнем месте.
— А, старик, хорошо, что зашёл, — сказал он как ни в чём не бывало.
— Здорово! Вот уж не рассчитывал увидеть тебя здесь опять.
Он прикрыл дверь и стал рассказывать:
— Понимаешь, старик, я проработал у них там (он делал ударение на слове «у них») на фирме две недели и решил вернуться сюда. Здесь работы немного, всё привычное, ну просто как в типичном советском учреждении. Атам они все работают, как сумасшедшие. Начинали мы в 7:30 утра и вкалывали, не разгибаясь, до 8 вечера. Правда, за всё сверхурочное время платили в полтора раза, так что заработок был хороший. Но слишком уж много у них надо работать. А я, по старой привычке, больше всего люблю свою личную свободу. Здесь я могу выйти на улицу, когда захочу, пройтись, освежиться, отдохнуть, выпить кофе или в книжном магазине полистать новые книги. А у них там об этом и подумать некогда. Нет, американцы жить не умеют, они умеют только работать. Вот европейцы работают, чтобы жить, а американцы живут, чтобы работать. Мозги, что ли, у них свихнуты?
У меня не было мнения — свихнуты ли у американцев мозги, я ещё не работал в Америке ни одного дня. Странно было, что после трёх лет жизни здесь он, знающий язык, всё ещё так подчёркнуто отделял себя от американцев, или американцев от себя. И его рассуждения были мне странны: мне представлялось, что зарабатывать больше — это хорошо. Как русский хирург я всю жизнь работал очень много, а платили там докторам мало. По мне, логичней было больше работать — и больше получать.
Мусин спросил:
— Ну, ты уже подписал контракт на книгу, получил аванс, сколько?
Я рассказал ему свою ситуацию.
— Ну, не горюй, старик, — сказал он, чтобы что-то сказать.
— Спасибо и на том, что выслушал, бывает хорошо облегчить душу.
Красавица Таня сидела в студии, нервно курила, и была рассеянна. Я невольно опять засмотрелся на неё: до чего же хороша! Но я должен был сказать ей, что чек её оказался неплатёжеспособным. Неприятно об этом говорить, но хотелось получить свои деньги обратно.
— Таня, мне не оплатили ваш чек на $50, — начал я и не успел докончить, как она вскочила в возбуждении, с покрасневшим лицом:
— Ах, доктор, миленький, извините… я не знала… это мой муж — он перевёл все деньги на своё имя, не сказав мне, — засуетилась. — Извините, извините, пожалуйста, как нехорошо получилось-то…
— Вы не волнуйтесь, ничего страшного не произошло.
— Всё равно, мне стыдно. Это всё муж. Он у меня все деньги отобрал… Но я вам отдам, я обязательно отдам. Когда вам нужно?
— Я предпочёл бы сейчас.
— Сейчас? К сожалению, у меня нет с собой… вы уж извините. Посидите, я пойду займу у кого-нибудь.
Она схватила сумочку и выскочила в страшном возбуждении. Я ждал и ждал, но она надолго пропала. В студию заглянул Мусин:
— Ты всё ещё сидишь?
— Жду Таню. Куда она делась?
— Я видел, как она уходила.
— Что значит уходила — до конца дня?
— Может быть. Она тебя записала?
— Нет, иначе я бы туг не сидел.
Позвали другого оператора, Танину подругу, и она записала мою передачу. А Таню я в тот раз так и не дождался.
Некторое время спустя она всё же вернула мне деньги.
— Доктор, вы уж не сердитесь на меня, — с жалкой улыбкой, губы её дрожали, и она добавила тихо: — У меня с мужем нелады. Ах, если бы вы могли понять!..
Это я как раз понять мог. И даже сам мог рассказать ей свои «нелады». А она продолжала:
— Я вам только как доктору скажу: он уже давно импотент, мой муж. Он уже ничего… не может. Ну и чтобы я ничего… не хотела… он приучил меня к наркотикам и водке. Чтобы я до забытья травилась. Сначала я отказывалась, а теперь уже не могу без них. А недавно его бизнес пошёл хуже. Вы знаете, чем он занимается?
— Он у вас писатель, кажется.
— Какой там писатель! — он играет в карты в аэропортах. Выискивает проезжающих людей с деньгами и обыгрывает их. А деньги он с какой-то мафией делит. Вы видели его синий «Кадиллак»? Он его использует как такси: берёт пассажиров и возит их за деньги. Но только он не каждого возьмёт. У них там целая организация. Они и наркотики покупают, прямо там же, у тех, кто привозит из Южной Америки. Ну вот, а недавно он потерял много денег, ему нечем расплачиваться с компаньонами. Вот он и решил заняться новым бизнесом: поставлять клиентам проституток. И он всё чаще стал брать меня с собой в аэропорты… а с недавнего времени перестал говорить своим клиентам, что я… его жена (она стала всхлипывать).
Мне уже неловко становилось слушать её, но и прерывать излияния души было тоже неловко. Таня запнулась, а потом закончила:
— Знаете, он хочет сделать из меня проститутку… и зарабатывать деньги на мне… Я так боюсь, я так боюсь его…
Чёрт подери, лучше бы я прервал её и ушёл, не дослушав. Она смотрела сквозь слёзы:
— Доктор, только вы не говорите никому, пожалуйста, я вас умоляю. Я буду о’кей, я всё улажу. Я решила уйти от него… скоро…
Я совершенно растерялся: как реагировать на этот рассказ-вопль. То, что её поведение становилось всё более странным, замечали все. И Мусин говорил об этом. Но такого поворота я не ожидал. Не приходилось мне ещё сталкиваться с подводными течениями преступного мира, тем более в Америке. Зачем она мне это рассказывала? У неё были друзья, наверное, они как-то смогут помочь ей…
По моим делам даже и размышлять обо всём этом мне было некогда: подходил день экзамена.
Много я в жизни сдавал экзаменов, сидя за столом напротив экзаменатора. Потом я пересел на другую сторону стола и много экзаменов принимал у студентов. Все они были устные, и оценка за них варьировалась не только от содержания ответа, но и от впечатления экзаменатора. Про предстоящий объективный письменный экзамен я слышал от многих уже целый год. Я приготовил себя к тому, что с первого раза его не сдам. Но во мне жило любопытство испытать всё самому — для тренировки к следующему разу.
Экзамен проводился в громадном бальном зале старого отеля «Стетлер-Хилтон».
Регистрация начиналась в 8 утра, но ещё за полчаса до этого я застал в вестибюле зала густую толпу молодых докторов, которая всё увеличивалась: собралось 1300 человек. Бросалось в глаза, что чуть не половина были из Индии и Пакистана — смуглые лица индийского типа доминировали, многие в чалмах и магометанских шапках, женщины завёрнуты в сари. Часто виделись и широкие и узкоглазые лица с Востока: филиппинцы, таиландцы, китайцы, индонезийцы. Попадались чёрные лица из Латинской Америки и с Карибских островов: пуэрториканцы, панамцы, доминиканцы, гаитяне, жители Ямайки. Несколько меньше приземистых смуглых людей с короткими шеями — мексиканцы, перуанцы. Белые европейские лица были в толпе в меньшинстве: из России, Польши, Чехословакии, Румынии, Греции. Немало было и американцев, закончивших медицинские институты в Мексике, Италии, Испании, на Филиппинах, — где образование стоило намного дешевле. И все, все почти — в возрасте около тридцати лет или меньше, ещё не работавшие. Женщин среди молодых было немного. Людей после сорока лет было мало: в основном из России и других восточноевропейских стран. Среди них почти половина были женщины. Моего возраста — около пятидесяти лет — были единицы. В той молодой толпе я был наверняка один из старейших.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});