Я был один раз в петербургской воскресной школе и имел случай следить за толкованиями одной дамы своей ученице. Дело шло о посещении тремя странниками Авраама. Авраам умыл ноги своим странникам. Милая наставница не упустила этого случая, чтобы сделать вопрос ученице – почему Авраам омыл ноги странникам, а в наше время этого не делают? Милая наставница объяснила, что тогда ходили пешком, в сандалиях и по песку; сделала отступление о древней обуви, о пустыне, о корабле пустыни – верблюде и зоологических его свойствах. Толкования эти продолжались минут пять. Ученица еще видимо находилась вместе с странниками у входа палатки, и я с ней вместе льстил себя надеждою, что теперь дело дошло опять до истории. Но милая наставница, видимо воодушевленная вниманием, с которым я ее слушал, и желая показать себя, перевела дух, собралась с мыслями и вдруг сделала вопрос о том, как теперь переезжают с места на место, и самым естественным образом дело дошло до пара, локомотива и т. д.
Предметные уроки, которые я слышал в Лондоне, ничем не лучше предметного урока этой дамы. Я предпочитаю даже урок дамы: в нем, по крайней мере, дан полный простор воображению. В лондонских же предметных уроках установилась какая-то общая казенная мера, имеющая столь же мало основания и требующая так же, как и урок дамы, только покорного заучивания от учеников.
Г. Перевлесский в своих предметных уроках, как бы чувствуя этот недостаток, старается сколь возможно ограничить круг знаний, которые он хочет передать по случаю известного предмета; но нам кажется, что произвол учителя и требование голословного заучивания со стороны учеников не будут уничтожены до тех пор, пока круг предметных уроков не будет съужен до бесконечно малого, т. е. до нуля.
Как сказано выше, прием предметных уроков есть прием жизненный, который не может быть подведен ни под какие формы. Первое и единственное условие его есть – свобода.
«Приучать детей со вниманием рассматривать окружающие предметы и при этом с точностью описывать собственные их впечатления, кажется, должно быть первым шагом в деле воспитания», говорит г. Перевлесский.
Следовательно, г. Перевлесский хочет учить детей созерцанию и разговору. Неужели школе больше делать нечего, как учить детей тому, чему легко и незаметно учит жизнь? Ведь и я, и г. Перевлесский, и каждый 15-ти-летний мальчик знаем всё это, никогда не учившись. Мало того, что мы это знаем, – вспоминая свое самое отдаленное детство, я не помню ни одной минуты, где бы мне чувствовался недостаток в уменьи созерцать и говорить. Отчего же не учить людей дышать и переваривать пищу? Может быть, люди еще были бы лучше, если бы умели делать это по руководству.
Вот первые образцы:
Урок I.Преподаватель. Что это я держу в руке?
Ученики. Кусок стекла.
По моему предположению, ученики скажут: оскреток, черепок или просто стекло.
Преподават. Как пишется слово стекло? (Тогда учитель пишет слово «стекло» по средине доски и говорит классу: это предмет нашего урока.) Вы все рассматривали стекло; что жь вы в нем приметили? можете ли об нем сказать мне что-нибудь?[43]
Ученики. Оно блестяще.
По-моему же, на это все ученики скажут, что на стекле пузыри или пятна, или оно остро с угла, но никогда ни один не скажет, что оно блестяще. Дети сначала усваивают себе крайности.
Для ребенка блестяще солнце, металл на солнце, алмаз, но с понятием стекла он еще не связывает понятия блеска.
Преподават. (Тогда преподаватель, написав в заглавии слово: «качества», пишет под ним: «оно блестяще».) Возьмите его в руку и ощупайте его; что же вы замечаете (ощущаете)?[44]
Неужели жизнь недостаточно упражняет различные чувства? В то самое время учитель толкует признак гладкости стекла; ученик ощупывает стол снаружи и снизу и сличает.
Слово «качество» можно написать сверху и поставить две точки, но дать детям понятие о том, что мы разумеем под качеством – невозможно, тем более, что вникнув хорошенько в дело, мы сами не знаем, что такое качество, и какое различие качества от явления, сущности и т. п.
Ученики. Оно холодно. (Качество это также пишется под первым.)
Преподават. Ощупайте его еще раз, сравните его с губкой, что висит на доске, и скажите, что такое еще вы заметили в стекле?[45]
Боюсь тоже, что, ощупывая стекло, дети не скажут, что оно холодно, гладко и твердо. Они скажут скорее, что оно шаршаво, склизко, визжит как по нем проведешь, что оно пачкается и что оно нетвердо. Самые существенные признаки им так хорошо известны, что они не назовут именно их, а противоположные – нетвердо, шаршаво и т. д. Даже при сравнении с губкой их поразит преимущественно различие формы и то, что губку можно уронить, а стекло нельзя, что губка не порежет, а стекло порежет, и тысячи других признаков назовут они, только не существенные – именно потому, что признаки эти слишком хорошо им известны. Эти же признаки, как, например, гладкий и шаршавый, они найдут не в сравнении губки и стекла, а в сравнении двух стекол.
Ученики. Оно гладко, – оно твердо.
Преподават. Кроме этого куска, где вы еще видите стекло в классе?
Ученики. В окнах (в дверях – если они со стеклами),
Другого сказать не могут ученики, но зачем?
Преподават. Посмотрите в окно, и скажите, что вы там видите.
Ученики. Сад.
Я думаю, ученики не скажут: сад, а дерево, дорожку, мужика и т. п. находящееся в саду.
Преподават. (Затворяет ставни.) Ну, теперь что вы видите?
Ученики. Теперь ничего не видим.
Ученики скажут – видим ставни, или чуть видно вас и т. п.
Преподават. Отчего же вы ничего не видите?
Ученики. Оттого, что застят, мешают ставни.
Ученики скажут: оттого, что темно. А отчего темно? Оттого, что ставни закрыты.
Преподават. Какую разницу вы замечаете между ставнями и стеклом?
Ученики. Сквозь стекло можно видеть, а сквозь ставни – нет
Ученики скажут: ставни деревянные, а стеклы стеклянные. Но положим, учитель будет показывать какой-нибудь предмет сквозь стекло и доску.
Преподават. Можете ли вы мне назвать это качество стекла одним словом?
Ученики. Нет.
Преподават. Слушайте внимательно, я скажу вам это слово: прозрачно.[46] Что же вы станете разуметь, когда я скажу вам, что такое-то вещество прозрачно?
Что такое вещество? для ребенка нет ни слова, ни понятия вещества, – есть: стекло, стол и т. д.
Ученики. Что сквозь него можно видеть.
Ответ этот несправедлив. Сквозь стеклянный куб ничего нельзя видеть, а он прозрачен.
Преподават. Справедливо. Вспомните другое что-нибудь прозрачное.
Ученики. Вода.
Вода непрозрачна в смысле возможности видеть насквозь, и при понятии воды ученику представится река, колодезь, ведро, графин, сквозь которые нельзя видеть.
Преподават. Ежели бы мы уронили это стекло, или бросили мяч в окно, что бы тогда случилось с тем или другим?
(С мячом или со стеклом?)
Ученики. Стекло бы легко и скоро разбилось в дребезги. Оно хрупко.
Это правда. Но зачем было это говорить?…
Преподават. Что бы сделалось со ставнями, ежели бы я также уронил их?
Ученики. Они бы не разбились.
Преподават. Но ежели бы я очень крепко, сильно ударил по ним чем-нибудь твердым, например топором; что бы тогда с ними случилось?
Топором или обухом? Топором разрубил бы, а обухом расшиб бы. Как же учитель, обучающий точности, сам так неточен на каждом шагу! А потому, что точность эта невозможна. Совершенная точность слов будет равняться совершенному отсутствию мысли.
Ученики. Они бы раскололись.
Преподават. Можно ли поэтому назвать дерево хрупким?
Ученики. Нет.
Преподават. Какие же вещи называются хрупкими?
Ученики. Те, которые легко разбиваются.
Вот качества, которые, вероятно, могут придти в голову детям при первом взгляде: все качества эти записываются на доске и таким образом могут служить детям упражнением в чтении по складам. Потом всё стирается с доски, и ежели ученики умеют писать, так их заставляют написать урок на доске или в тетради.