Читать интересную книгу Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2 - Никита Хрущев

Довольно долго я говорил. Но венгерские товарищи очень упорно сопротивлялись моему мнению. Достойные и очень уважаемые люди, они не разобрались в происшедшем, почему и не могли объяснить все верно тем, которые не только понимали неправильно, но пользовались таким неверным лозунгом. В конце концов и с большим трудом мы пришли к согласию. А одному из присутствовавших, редактору ведущей газеты, они сами пригрозили, что если он и его газета будут настаивать на своем, то его придется заменить и назначить другого редактора. На него угрозы не подействовали, он человек принципиальный. Однако, видимо, он сам осознал свою ошибку. И его газета, и некоторые другие органы печати начали освещать события иначе, называя вещи своими именами: произошла контрреволюция; теперь к руководству пришло революционное правительство, которое ведет борьбу как против остатков контрреволюционного движения под руководством Надя, так и против ракошианских извращений коммунистической линии.

Много венгров, истинных коммунистов, твердо отстаивавших свои убеждения, погибло. Попадая в руки к врагам, они не отрекались от марксистско-ленинского учения. А Надь, когда он правил, пытался привлечь людей к себе или принудить их под тем либо другим видом выступить перед микрофоном, чтобы они сделали заявления и высказали свое отношение к событиям в его вкусе. Он стремился вырвать у них признание себя как руководителя и требовал заклеймить время Ракоши и Герэ. Некоторые, к сожалению, выступали: одни – от страха, другие просто не разобрались в происходящем. Кадар рассказывал мне о таком случае. Иштван Доби[224], который выполнял функции президента и умер года три тому назад, бывший крестьянин-батрак, был приглашен Надем к выступлению по радио. Доби был очень популярен среди беднейших крестьян. Он участвовал в движении батраков еще при буржуазном строе, известный человек, близкий к коммунистам, но без партийного билета. «Некоторым коммунистам, – рассказывал Кадар, – услышав, как реагировал этот беспартийный, отвергший предложение Надя, следовало бы покраснеть. Он себя держал лучше, чем некоторые коммунисты». Солдаты уже повели его на расстрел. И только советские войска отбили Доби в последний момент. Это просто везение судьбы, что он остался жив.

Надь скрылся. Потом выяснили, что он укрылся в посольстве Югославии. И не только он, а многие из его руководства. На этой почве опять произошло охлаждение в наших отношениях с югославским руководством. Венгерские товарищи потребовали, чтобы укрывшихся передали в руки властей. Югославы сильно сопротивлялись. А пока шло время, и шло оно на пользу революционному правительству. В конце концов югославы вынуждены были освободиться от тех, кто засел в их посольстве. Их там скопилось так много, что создалась большая скученность, и посол просто не имел возможности содержать их долее. Югославы настаивали, чтобы были даны заверения насчет безопасности Надя. Венгерские товарищи не пошли на это. Его арестовали, как только он был доставлен на свою квартиру. И правильно сделали! Кадар обратился к нам и к румынам с просьбой, чтобы временно, пока они в Венгрии не сумеют разобраться с делами и не нормализуется положение в Будапеште, разместить Надя за пределами Венгрии. Его доставили на самолете в Бухарест, и он находился там какое-то время.

ЦК ВСРП под руководством Кадара обратился к ЦК КПСС с просьбой оказать помощь кадрами, прежде всего советниками в горной промышленности, так как была дезорганизована добыча угля. Чтобы восстанавливать промышленность и обеспечить ее развитие, срочно требовалось топливо. С угля начиналось возрождение экономики страны. Мы послали к ним опытных людей из Донбасса, партийных и профсоюзных работников, которые помогли быстро восстановить работу угольных шахт. Наших комсомольских руководителей Кадар просил помочь в организации молодежи, чьи кадры скомпрометировали себя: одни приняли участие в контрреволюционном мятеже, другие оказались дезориентированными и вели себя пассивно, утратив доверие со стороны рабочих. Нужно было оказать помощь в обучении свежих людей. Потом Кадар, когда разговаривал со мной, в шутку называл советников «полковники», профсоюзников – «майоры», комсомольцев – «лейтенанты». Вообще он человек с чувством юмора.

В венгерских высших кругах наблюдалось изрядное замешательство. Многих затронули аресты, и не только на самом верху, но и пониже. Поэтому люди осторожно прислушивались к новостям: очень свежей еще оставалась память о Ракоши. Всегда, когда страна переживает такое потрясение, это сказывается болезненно. Венгерская армия тоже оказалась деморализованной. Она не участвовала в контрреволюции, но отдельные офицеры поддались на агитацию. Небольшое число, но зато выступали активно. Да и после разгрома контрреволюции некоторые лица еще долго колебались. Новое правительство потребовало, чтобы люди определили свое политическое отношение к событиям и дали бы заверения, что будут честно служить народу и выполнять решения правительства. Некоторые офицеры отказались от принятия присяги, тем самым автоматически произошло очищение армии от элементов, которые не полностью принимали социалистическое строительство. Армия стала по численности меньше, но по качеству более организованной и сильной.

Несмотря на вопли буржуазной прессы, на обвинения СССР в том, что мы подавили революцию, жизнь быстро входила в колею. Советская Армия вернулась в казармы. Мы дали строгое указание не вмешиваться во внутренние дела Венгрии, в функции ее правительства и партийного руководства. Когда я приехал в Венгрию, то собрал там наш командный состав и разъяснял правильную линию, рекомендуя, каким должно быть поведение наших воинских частей, прежде всего командиров. Солдаты ведь находятся в казармах, но офицеры пользуются большей свободой передвижения. Мы обратились к офицерам с просьбой не мозолить глаза венграм, особенно в первое время после ликвидации мятежа, не появляться на улицах, чтобы не давать пищу для агитации врагам.

А СССР тем временем срочно занялся помощью Египту, ликвидацией военной акции Великобритании, Франции и Израиля. Предложили Эйзенхауэру, чтобы США вместе с СССР выступили против тройственной агрессии. Одновременно составили письма в адрес премьер-министра Великобритании Идена, премьер-министра Франции Молле и премьер-министра Израиля Бен-Гуриона, предупредив их, что есть страны, которые могут встать в поддержку Египта и оказать ему помощь, даже не посылая своих войск, поэтому мы предлагаем немедленно прекратить агрессию[225]. Говорят, что Ги Молле в те дни не уезжал из своего кабинета домой ночевать, а когда получил наше послание, то в спальном белье побежал к телефону звонить Идену. В штанах ли он поднимал трубку или без, сути дела не меняет. Главное, что через 22 часа после получения нашего предупреждения агрессия была прервана.

Когда создалось критическое положение в Польше и Венгрии, породившее для нас трудности, дипломаты Англии и Франции не первого ранга, встречаясь с сотрудниками наших посольств в своих столицах за чашкой кофе, высказывали такую мысль: «Мы с пониманием относимся к сложностям, которые возникли у вас в Польше и Венгрии. А вот у нас трудности с Египтом. Давайте негласно договоримся: вы своими средствами ликвидируете свои трудности, но не мешайте и нам». Видите, как империалисты хотели воспользоваться событиями, чтобы лишить нас возможности подняться в защиту египетского народа против колонизаторов. Но мы быстро справились со сложностями, развязав себе руки. И наш голос в защиту Египта оказался настолько мощным, что вынудил прекратить агрессию. Мы были рады, что у Идена и Ги Молле хватило мужества оборвать войну, которая и для Советского Союза стала своеобразной исторической вехой. Раньше считалось, что тот регион принадлежит Англии. Недаром, когда король Египта Фарук[226] обратился к Сталину с просьбой дать оружие для борьбы против Англии, Сталин отказал, высказав мнение, что там сфера влияния Великобритании и нам нечего совать туда нос. Мы же публично выступили против агрессоров, сами пригрозив им и заявив, что не можем оставаться безучастными и нейтральными. Теперь с нами на Ближнем Востоке стали считаться.

Возвращаюсь к Венгрии. Весной 1958 года я выехал туда по приглашению правительства и ЦК ВСРП[227]. Было уже тепло. Когда я приехал, Кадар сказал, что на площади организуется митинг. Неподалеку оттуда размещалось посольство США. В нем долго проживал кардинал Миндсенти[228], глава католической церкви Венгрии, занимавший враждебную позицию в отношении социализма. Он представлял самое реакционное крыло контрреволюционных сил, которые действовали в 1956 году. Поэтому мы особое значение придавали этому митингу, не сомневаясь, что и Миндсенти, и американский посол будут наблюдать за ним и, может быть, слушать речи. Хотя им было достаточно агентов, которые присутствовали на митинге и записывали все, что там говорилось. С другой стороны, митинг привлекал всеобщее внимание еще и тем, что, когда стало известно, что я выезжаю в Венгрию, американские журналисты раструбили, что Хрущев носа на улицу не высунет. Если же станет расхаживать по улицам, как он имеет привычку делать, приезжая в другие страны, то это может выйти ему боком: венгры ему не простят применения воинской силы.