Читать интересную книгу Том 3. Чёрным по белому - Аркадий Аверченко

— Вот он, — прошептала она подоспевшему к ней юркому поклоннику, опираясь на его плечо. — Вот место моих детских игр и забав… Вот на этой калитке я любила кататься, схватившись за щеколду. Калитка скрипела, а мне казалось, что это какая-то рыжая птица, я срывалась и бросалась к этой кузнице, которая была излюбленным местом наших сборищ. Мы любили сидеть тут, вот на этих палках… Как они называются? К которым еще лошадей привязывают…

— Коновязь?

— Не знаю, право… Так вот… И кузнец был черный, грубый и всегда кричать нам: «Эх, поджарю я вас, чертенят!» Но только мы его не боялись, потому что он был добрый.

— Гм! — сказал поклонник, — прямо-таки это поразительно.

— А вот это колодец, видите? Я чуть в него не свалилась однажды. Хотела плюнуть в него, перевесилась и… Ах! А вот это — смотрите-ка! В этом домик жила моя подруга Таша Тягина. Боже мой! Ах, мне плакать хочется… Всё, всё тут, как было… И эта будочка, где квас продают — в стене, и эта деревья. Смотрите-ка, я лазила иногда к Таше через этот забор, когда ее наказывали. Видите, в саду там белая постройка — это баня. Ее в баню запирали, а я к ней лазила. Ее родители строго держали.

— Ах, какие мерзавцы! — ахнул старательный, готовый на всё, поклонник. — Повесить их мало! Коле совать таких изуверов.

— Что вы! Они были хорошие люди. И крыльцо таким же осталось!.. Я помню, мы однажды свалились с него вместе с Ташей, и я ударилась виском о такую металлическую штуку, которой с подошв грязь счищают. Видите — вот эта штука до сих пор… И даже грязь на ней засохшая… Милая грязь! А вон — то домик околоточного. Мы его очень боялись, потому что он пьяных бил. А в комнатах у него масса птиц.

— А что, если эта милая, эта очаровательная ваша подруга Таша — еще здесь? — спросил поклонник. — Нельзя ли узнать? Я бы крепко поблагодарил ее за дружбу, которую она питала к вам.

— А это хорошо, знаете! — загорелась Марья Николаевна. — Господи! Это было бы такое счастье.

В это время сгорбленный седой старик показался на крыльце домика, перед которым столпились актеры.

— Вот он, — зашептала Марья Николаевна, хватая поклонника за руку. — Как он постарел. А вот из ворот вышел их работник Веденей. Вот я сейчас его спрошу. Эй, Веденей, милый! Узнаешь ты меня?

Чернобородый Веденей подошел ближе и сказал:

— Чего извольте? А я не Веденей даже.

— Что ты говоришь! Не могла же я забыть твоего имени. Еще ты нас с Ташей на лошади катал.

— Никак нет.

Сгорбленный старик, ковыляя, уже спустился с крыльца и подошел к компании.

— Что им угодно? Чего вы, господа, спрашиваете?

— Николай Егорыч! Вы меня узнаете?

— Простите, вы ошиблись! Я не Николай Егорыч. Извините-с. Я Матвеев-с. Парамон Ильич. Извините!

— Да позвольте! Гм… Странно. Вы, значить, этот дом перекупили у Тягиных?…

— Ничего я не перекупал… Сам-с, простите, по строил.

— Гм! Давно?

— Сорок пять лет-с уже тому.

— Ничего не понимаю! А вы Козяхиных помните? Ваших соседей!.. А? Это моя настоящая фамилия.

— Никаких Козяхиных не знаю, — сказал старик с некоторой даже обидой в голос. — Даром изволите говорить. Занапрасно.

— Ах, ты. Господи! Ведь моего отца вся Мельничная улица знала. Вот, в этом красном домике… Господи. Ведь это всё мое детство!..

— Может-с быть, может-с быть. А только это не Мельничная улица, а Малая Слободская.

— Не понимаю, — растерялась Марья Николаевна… — Неужели? И вы всё время жили в Калитине?

— Никогда-с, сударыня, там не был. Оно хотя Калитин от нашего Сосногорска и в семидесяти верстах — а не случалось бывать.

— Так этот город — не Калитин? — спросил комик.

— Сосногорск, извините… Так уж он у нас и обозначать: Сосногорск. Рановато, сударыня, с поезда слезли. Еще часа два до Калитина.

Все постояли с минуту и потом, повернувшись, пошли к вокзалу. Молчали.

Тысяча первая история о замерзающем мальчике

Был вечер кануна Рождества.

Холод всё усиливался, и ветер дул грубыми бессистемными порывами, морозя нос, щеки и всё, что беззаботный прохожий беззаботно выставлял наружу…

А наверху, над крышами многоэтажных домов, ветер совсем сбесился: он выл, прыгал с крыши на крышу, забирался в дымовые трубы и с новой силой обрушивался вниз.

Беллетрист Вздохов и художник Полторакин бодро шагали по покрытому снегом тротуару, закутанные в теплые шубы.

Оба спешили на елку, устроенную издателем газеты, Сидяевым, оба предвкушали теплую гостиную, сверкающую елку, щебетание детей и тихий смех девушек.

А мороз крепчал.

— Ужасно трудно писать рождественские рассказы, — пробормотал, отвечая сам на какие-то свои мысли, Вздохов. — Пишешь, пишешь — и обязательно или в банальщину ударишься, или таких ужасов накрутишь, что и самому стыдно…

Он приостановился и обернулся к впадине неосвещенного, полузанесенного липким снегом, подъезда.

— Гляди-ка! Что это там?

Приятели приблизились к подъезду и разглядели у дверей чью-то маленькую скорчившуюся фигурку.

— Что это он там?

— Эй, мальчик, как тебя! Что ты тут делаешь?

Тихий плач был им ответом.

Потом лохмотья зашевелились, показалась скрючившаяся от холода красная ручонка, и заплаканное худое лицо мальчика лет девяти обернулось к ним.

— Хол… ло … дддно, — стуча зубами, сказал малютка.

— Экие у него лохмотья, — сочувственно прошептал Полторакин.

Вздохов с задумчивым выражением лица склонился над мальчиком.

Внимательно осмотрел его…

— Полторакин! У нас сегодня какой день-то?

— Сочельник.

— Та-ак. Значить, вечер перед Рождеством?

— Очевидно.

— Так, знаешь, что это такое?

Он носком своего мехового ботика указал на скорчившуюся фигурку.

— Ну?

— Это, — торжественно сказал Вздохов, — замерзающий мальчик!

— Я думаю! Об этом не может быть двух мнений.

— Это, — торжественнее повторил Вздохов, — знаменитый замерзающий в Рождественскую ночь мальчик!! Наконец-то, я увидел тебя воочию, замерзающий мальчик!!..

Оба, наклонившись над ребенком, внимательно его осматривали.

— Да, да! Не может быть сомнений: самый настоящий замерзающий мальчик… И по календарю — нет никакой ошибки. Календарь показывает Рождество.

— Постой, Полторакин… Взгляни-ка на окна фасада. Нет ли здесь где-нибудь зажженной елки?

— Есть! Второй этаж, четвертое, пятое и шестое окна.

Полторакин бросил взгляд на освещенные окна.

— Так. Значить, всё в порядке!

— А что в порядке

— Замерзает у окон с елкой. По шаблону. Странно, — прошептал Вздохов, не слушая его. — Сколько раз читал об этих мальчиках, писал, потом даже сочинял иронический фельетон насчет злоупотребления рождественскими мальчиками. А вижу его в первый раз.

— Ох, эти уж рождественские мальчики, — поморщился Полторакин. — Действительно, стоить только развернуть номер рождественского издания, чтобы непременно наткнуться на этого мальчика в той или другой форме.

— А теперь, в последнее время, стало даже еще хуже, — возразил Вздохов компетентным тоном. — Теперь стали писать юморески и сатиры на увлечение рождественскими мальчиками, и смеялись эти шутники так усердно, что и этот сюжет затаскали.

— Действительно! — улыбнулся Полторакин. — Скажи мы, что нам сегодня, в вечер под Рождество, встретился замерзающий у неосвещенного подъезда мальчик — да ведь нам в глаза рассмеются.

— Вышутят.

— Замахают на нас руками!

— Пожмут плечами!!

— Назовут пошляками.

— А, действительно, какой ужас — банальщина! Ведь вот перед нами настоящий живой…

— Вернее, полуживой!

— Полуживой рождественский мальчик. «Замерзающий мальчик!» Какая в этом образе для литературно изысканного вкуса пошлость! Даже во рту кисло.

— И вот ты возьми: может быть, если бы мы были простыми мужиками или рабочими, которые даже не слыхали о рождественских рассказах, — мы бы подобрали его, обогрели, накормили и, пожалуй, елочку ему соорудили. На тебе, мил человек! Получай удовольствие! А завтра бы проснулся он чистенький, в теплой постельке, и над ним бы склонилось добродушное скуластое лицо бородача-рабочего, который неуклюже пощекотал бы его грубым мозолистым пальцем.

Полторакин насмешливо взглянул на говорившего Вздохова.

— Ого! Импровизация. На тему о замерзавшем и спасенном мальчике?!

— Фу, ты! Действительно, — смущенно рассмеялся Вздохов. — «Сюжетец»! А ты знаешь — я всё могу простить человеку, но не тривиальность! Но не пошлость! Но не шаблон! Пойдем.

— Постой, — несмело остановил его Полторакин, поглядывая на забившегося в угол мальчика. — Не ужели оставить его так? А, может, отвести его куда нибудь?… Обогреть, что ли?… Покормить?… Переодеть, что ли?..