— Может, спустишься вместе с нами под перевал?
— Нет. Я должен дождаться парней… и кинокамеру! Шерпы обещали захватить ее из японского лагеря. Может быть, я сумею еще кое-что снять! Вчера и сегодня рано утром я слышал по едва-едва работавшему радиотелефону ваши драматические переговоры… Слышал, как Большой, полный беспокойства, помогал вам встретиться друг с другом. Я чувствовал, что необходим вам, что должен выйти, что могу пригодиться при буксировке Юзека. Это было невыносимо: я отлеживаюсь здесь в палатке, а там… Я не мог заснуть… Боялся, что Юзек этого не вынесет… Утром пытался подняться выше. Но была такая чертовская жара, снег влажный. Я добрался до первых верёвочных перил, начал карабкаться. Но на кошки налипали целые глыбы, в одном месте я поскользнулся… и слетел вниз. К счастью, повис на узле Пруссика. Вам знакомо чувство, когда ты один и попадаешь в подобный переплет? Отвратительный туман, скверное настроение, а тут еще этот полет… Человек не в силах владеть собой, к чему-то прислушиваешься, сердце колотится как сумасшедшее, чуть ли не в панику впадаешь. Я вернулся в палатку…
Становилось все темнее, и мы, не мешкая, начали спуск. Склон покрывали громадные массы снега. Как он только держался при подобном угле наклона? Туман немного поре дел, всходила луна. Сераки и поля под нами, изрезанные трещинами, имели вид грозный и отталкивающий. Снова потянулись верёвочные перила. Я шел траверсом, едва передвигая ноги, как автомат, не чувствуя опасности. Толстый слой снега держал плохо, а я от усталости был невнимателен. Ступенька обвалилась у меня под ногой, тяжелый рюкзак перевесил, и я сорвался. верёвка натянулась как струна, я повис десятью метрами ниже траверса. Сразу же пришел в себя. Все во мне выло от страха: выдержат ли ледовые костыли? Нервозно, беспорядочно я разрывал руками снег и лед, пытаясь вскарабкаться вверх. Выбрался совершенно обессиленный, дрожа от волнения. Еще четверть часа пути, теперь медленно, осторожно — и вот уже можно увидеть темное пятнышко «рондо». Конец сегодняшнего маршрута.
Мы забросили в палатку рюкзаки, я нагреб снегу и развалился на спальном мешке, глядя, как Весек роется в груде оставленных вещей в поисках съестного.
— Я обнаружил бульон, есть мед и чай. Имеется обезвоженная японская капуста.
Бутан успокаивающе урчал, пламя свечи отбрасывало на стену силуэт бородатого Весека, а я чувствовал, как проходит нервное напряжение, вызванное тем, что мне пришлось «сделать ласточку». Меня все больше одолевала смертельная усталость. Мы оба молчали, не чувствуя ни радости, ни облегчения, все еще ощущая волнения и накал последних дней. Поздно вечером снаружи донеслись голоса, потом в рукаве появилась голова Рубинека. Он пришел вместе с Войтеком.
— Ну и досталось мне! — сказал Войтек. — У меня на теле вскочила эта гадость, которую называют проклятием альпинистов, так что я едва шел… Мы отправились значительно позже вас. Солнце уже зашло, и туман сделался еще гуще. Слава богу, что по всему пути на перевал были установлены верёвочные перила. Я доставил Шимеку камеру, а он попотчевал нас чаем… Чертовская боль, а тут — палатка, горячая еда… Меня это окончательно размагнитило. Я заколебался: не остаться ли? Но Збышек уговорил меня спуститься. Дальше мы передвигались почти ощупью. Луна светила сквозь туман, все казалось нереальным, грозным и прекрасным. На траверсе, возле верёвочных перил, я почувствовал себя как дома. А потом мы увидели «рондо», высветленное изнутри пламенем свечи. Я облегченно вздохнул: уже конец.
29 мая
Меня разбудил свет. Снова день. Последний день, отделяющий нас от базы. Уже с самого раннего утра в безоблачном небе повис раскаленный диск солнца. Ледовые заструги Белой Волны сверкали сияющим блеском. Еще до того как мы успели покинуть лагерь, начался невыносимый зной. Словно что-то должно было произойти, будто и в самом деле это предвещало изменение погоды.
Мы вышли поздно, измученные и хмурые после изматывающих, нервозных дней. Медленно и молча продвигались шаг за шагом к темным пятнам палаток «двойки». Шаг за шагом, ступень за ступенью по подтаявшим, расползающимся следам, мы в последний раз приближались к долгожданной базе и желанным зеленым долинам.
Всего лишь несколько, может быть еще десяток, часов странствований, единоборства с безбрежной пустотой белой равнины, борьбы с вязким снегом и собственной слабостью.
Каждый шаг вниз превращает Гималаи только в воспоминания. Задыхаясь от напряжения, обливаясь потом, мы не чувствовали, что этот многокрасочный сон остается позади. Что здесь уже не повторится день усилий, мучений… и того ликования, которое охватывает в горах. В этот день в душе у нас не нашлось места для того, чтобы оценить всю прелесть пребывания в этом царстве белых снегов.
Дряблые, ослабевшие мышцы, проклятия, срывавшиеся с обожженных солнцем губ, запавшие глаза, ожесточившиеся лица и одна-единственная мысль: скорее бы все это кончи лось! Такими мы возвращались.
Вскоре после полудня мы добрались до «двойки». Зной и жажда пробудили в нас самые дурные инстинкты. Мы ринулись на поиски чего-нибудь, что способно утолить жажду, вороша и сминая груды скопившихся здесь продуктов и снаряжения. Но нам ничего не удалось обнаружить, в кастрюлях и котелках оказались засохшие, покрывшиеся коркой остатки пищи. Рядом валялись сумки, пакеты, консервные банки, ныне, пожалуй, уже никому не нужные. Среди них жирные, влажные паштеты из рыбной печени. Подавляя отвращение, мы ложками поглощали эту вязкую массу, упиваясь редкими каплями маслянистой влаги.
И вдруг озарение! В изгибе крыши, образовавшем углубление, на брезентовой поверхности снег за эти дни успел превратиться в воду. Растворив в ней фруктовый концентрат, мы получили великолепный напиток.
Потом наступило время отъедаться. Перед этим мы с неделю жили на голодном пайке. Мед, языки, шоколад, вафли. Просто чудо, что все это не завершилось для нас самым плачевным образом!
На небе появились первые тучки. Солнце скрылось где-то за ними, жара спала, но снег сделался еще хуже. Мы медленно двинулись по этой охваченной таянием пустыне. Сначала нам было по колено, потом по пояс, но чем дальше, тем это все больше напоминало голгофу. Мы утопали в пропитанной влагой белизне, проваливаясь по самую грудь и плечи, не зная даже, то ли это опора, то ли, возможно, подточенные солнцем, припорошенные снегом трещины. Раздраженные, проклиная эти сизифовы усилия, мы выкарабкивались из снежных провалов, пытаясь продвинуться дальше на коленях. Небо плотно заволокло тучами, повеяло холо дом, а мы еще никак не могли миновать террасу.