— А. — Призрачная улыбка. — Для меня это не проблема. Мир кажется мне слишком туманным даже наяву.
— Ну, — робко улыбается Кларк в ответ. — Как тебе удобно.
Опять тишина.
— Я просто хочу знать, — наконец говорит Наката.
— Понимаю.
— Ты знаешь, что произошло с Карлом. Это было плохо, но ты знала.
— Да.
Наката смотрит вниз. Кларк следит за ее взглядом и замечает, что накрыла руками ладони Элис. Похоже, это какой-то жест поддержки. Чувствуется вполне нормально. Она нежно сжимает их.
Наката поднимает голову. Обнаженные темные глаза почему-то все еще удивляют.
— Лени, она не отрицала меня. Я уходила в себя, смотрела сны, а иногда просто сходила с ума, и она со всем мирилась. Она понимала. Понимает.
— Мы — рифтеры, Элис. — Кларк сомневается, но решает рискнуть: — Мы все понимаем.
— Кроме Кена.
— Знаешь, я думаю, Кен понимает больше, чем нам кажется. И не считаю, что он ничего не чувствует. Он на нашей стороне.
— Лабин очень странный. Он здесь не по тем же причинам, что и мы.
— А по каким же?
— Они засунули нас сюда, потому что здесь нам место, — Наката шепчет. — А Кена, мне кажется… они просто не осмелились отправить его куда-то еще.
Брандер идет вниз, когда Лени возвращается в кают-компанию.
— Как Элис?
— Видит сны. С ней все в порядке.
— Никто из нас не в порядке, — отвечает Майк. — Наше время сочтено, если тебе интересно мое мнение.
Кларк хмыкает:
— Где Кен?
— Ушел. И больше не вернется.
— Что?
— Он ушел. Как Фишер.
— Ерунда. Кен — не Фишер. Он совершенно на него не похож.
— Мы знаем это. — Брандер тычет большим пальцем в сторону потолка. — Они — нет. Он ушел. По крайней мере, Кен хочет, чтобы такую историю мы продали наверх.
— Зачем?
— Ты думаешь, эта сволочь сказала мне? Я согласился ему подыграть, но могу тебе сказать, что уже начинаю уставать от такого маразма. — Майк спускается еще на пролет, оглядывается. — Я и сам иду наружу. Хочу проверить карусель. Думаю, там сейчас идут серьезные наблюдения.
— Против компании не возражаешь?
Брандер пожимает плечами:
— Нет.
— На самом деле, — замечает Кларк, — теперь нам не слишком-то подходит слово «компания», правда? Может, нам лучше стать… как их там…
— Союзниками?
Она кивает:
— Союзниками.
КАРАНТИН
ПУЗЫРЬ
Уже неделю мир Ива Скэнлона — это прямоугольник шесть на восемь метров. За все это время он не видел ни единой живой души.
Зато полно призраков. Лица скользили по рабочей станции, полные радостной заботы о его комфорте, диете, осведомлялись, не слишком ли неприятной была последняя желудочно-кишечная проба. Встречались и полтергейсты. Иногда они овладевали медицинским телеоператором, свисающим с потолка, заставляли его плясать, колоть, красть обрывки плоти с тела Скэнлона. Они говорили столь многими голосами, но в их словах было так мало смысла.
— По-видимому, все будет прекрасно, доктор Скэнлон, — как-то произнес телеоператор, говорящий экзоскелет. — Обыкновенный предварительный доклад из Вашингтон/Рэнд, какой-то новый патоген на рифте, скорее всего, доброкачественный…
Или приятным женским голосом:
— У вас прек… хорошее здоровье; я уверена, вам не о чем беспокоиться. И все-таки вы знаете, насколько осторожными приходится быть в наши дни. Даже угорь может мутировать в чуму, если ему позволить, хе-хе-хе… А теперь еще пару сантиметров…
Спустя несколько дней Ив прекратил спрашивать.
Что бы там ни было, он понимал — это серьезно. В мире обитала масса опасных микробов, новые плодились случайно, старые вырывались из темных уголков планеты, а обычные мутировали в невиданные ранее формы. Скэнлон уже попадал пару раз в карантин. Да многие попадали. Обычно в процессе участвовали люди в телесных презервативах, сестры, обученные поддерживать дух своевременной шуткой. Он никогда не слышал о ситуации, когда все операции осуществлялись с помощью дистанционного управления.
Может, все дело в безопасности. Энергосеть не хотела, чтобы новости просочились наружу, поэтому минимизировала количество задействованного персонала. А может… может, потенциальная угроза оказалась настолько велика, что они не хотели рисковать живыми техниками.
Каждый день Скэнлон обнаруживал какой-нибудь новый симптом. Одышка. Головные боли. Тошнота. Он был достаточно проницателен и задавал себе вопрос, реален ли хоть один из них.
Со все возрастающей частотой ему приходила в голову мысль, что он не выберется отсюда живым.
Нечто похожее на Патрицию Роуэн призраком маячило на экране время от времени, задавая вопросы о вампирах. Даже не призраком на самом деле. Симуляцией, замаскированной под плоть и кровь. Ее машинная природа проявлялась в еле заметных повторах, подражательных разговорных циклах, фиксации на ключевых словах в ущерб концепциям. Оно интересовалось, кто там был за главного? У Кларк больше веса, чем у Лабина? А у Брандера? Как будто кто-то мог проникнуть в суть этих искаженных фантастических созданий с помощью пары неумелых вопросов. Сколько лет понадобилось Скэнлону, чтобы достичь своего уровня компетенции?
Ходили слухи, что Роуэн не любила телефонных разговоров в реальном времени. Корпы всегда психовали по поводу безопасности и всего с ней связанного. И все равно это злило Ива. В конце концов, он оказался здесь по ее вине. Что бы Скэнлон ни подцепил на рифте, это произошло из-за ее приказа туда спуститься, а теперь к нему посылают кукол? Неужели она считает его настолько не имеющим значения?
Конечно, психиатр никогда не жаловался. Его агрессия была страстно пассивной. Вместо этого игрался с симуляцией. Ту было легко одурачить, ее запрограммировали искать определенные слова и сочетания в ответах на каждый поставленный вопрос. Как обученная собака, она хватала отдельные термины или бросалась за каждым правильным набором команд. Лишь когда она возвращалась домой, зажав в челюстях какую-нибудь совершенно бесполезную мелочь, ее хозяин понимал, насколько двусмысленными могут быть некоторые ключевые фразы…
Он потерял счет тому, сколько раз отправлял ее назад со ртом, набитым мусором. Она продолжала возвращаться, но ничему не училась.
Ив похлопал по телеоператору:
— Знаешь, а ты, скорее всего, умнее этого двойника. Правда, мало говоришь, но, по крайней мере, свой фунт плоти урываешь с первого раза.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});