Читать интересную книгу Мастера детектива. Выпуск 9 - Барнеби Росс

– Этот спор шел в присутствии Паля? – перебил ее Ошкорн.

– Нет. Паль уже несколько минут как ушел. Я вернулась в зал, но, едва войдя в свою ложу, решила поехать домой. В машине я все обдумала. Обуревавшие меня дурные предчувствия быстро рассеялись. Я уже не винила Штута, а винила собственную нервозность, из-за которой я все излишне драматизировала. Приехав домой, я заколебалась в своем прежнем решении. Мне, конечно, не хотелось расставаться с этими акциями, но в душе я уже понимала, что уступлю ему.

И она добавила глухим голосом:

– Я всегда уступала Штуту. Я прекрасно знала, что сдамся, и попросила своего шофера остаться в моем распоряжении.

Потом ее голос зазвучал громче. Она закурила вторую сигарету.

– Я не оправдывала Штута, но понимала его. Некогда он перенес много страданий. Десятилетним мальчиком родители отдали его в этот цирк, где директором тогда был некий Осмон, бывший борец. Осмон обращался с ребенком очень грубо и, главное, часто унижал его. Мюш, знаменитый клоун тех времен, тоже был очень жесток с ним. Штут несколько раз убегал, но отец неизменно возвращал его к Осмону. Когда позднее отец умер, Штут попытался найти себе какое-нибудь иное занятие. Но ничего из этого не получилось, заболела мать, он сдался и пришел к Осмону просить, чтобы тот взял его обратно. Когда мать умерла, он получил наконец возможность жить по своему усмотрению. Он вошел в группу воздушных гимнастов. Но его заветным желанием было стать клоуном. В этом амплуа он довольно быстро преуспел, выступал со многими клоунами, а потом встретил Паля и начал работать в паре с ним. Они стали знаменитыми. Когда на смену Осмону пришел Бержере, он предложил Штуту контракт. Это уже был триумф. И первое, что сделал Штут, вернувшись в этот цирк, – потребовал уволить Мюша. Мюш, слишком старый для того, чтобы найти себе место в каком-нибудь другом цирке, кончил печально. Он начал пить, и однажды утром его нашли на скамье на Марсовом поле мертвым, он умер от кровоизлияния в мозг.

– Штут хоть немного почувствовал себя виноватым, его грызла совесть?

– В ту пору я его еще не знала. Но думаю, даже могу сказать с уверенностью, что он не испытывал ни малейшего сожаления. Ни время, ни успех не вычеркнули из его памяти воспоминаний о тяжелом детстве. Его горечь всегда была жива. Он ничего не забыл: ни единой оплеухи, ни единого оскорбления, ни единой насмешки. Люди, которые так тяжко ранили его душу, уже ушли из его жизни, и теперь это была месть не человеку, против которого он затаил обиду, а реванш судьбе. Думая о несчастном детстве Штута, я лучше понимала его характер, его ожесточенное желание стать владельцем большей части акций, что сделало бы его истинным хозяином Цирка-Модерн. Итак, я решила уступить. Конечно, я понимала, что теряю власть над Штутом. Это был разрыв, очень скорый разрыв. Но у меня все-таки теплилась надежда, что он относился ко мне так не только ради денег!

Она едва заметно усмехнулась.

– Это удел всех старых богатых любовниц. Они покупают, но они же всегда стараются забыть, что купили. Вот, господа, что я хотела рассказать вам о Штуте.

– И это все? – спросил немного разочарованный Патон.

Мадам Лора ответила не сразу. Она закурила третью сигарету, и Ошкорн, который не спускал с нее глаз, попытался отыскать у нее признаки того, что она нервничает: дрожание пальцев, отражение чего-то, что выдало бы ее беспокойство, усталость. Но ничего подобного он не обнаружил.

– Вы были удивлены, я знаю, – снова заговорила мадам Лора, – что я не сразу приехала в цирк после того, как мне позвонили и сказали о смерти Штута. Эта весть повергла меня в оцепенение и, не скрою, принесла мне боль. Я долго сидела, думая о случившемся, мне необходимо было прийти в себя, немного успокоиться. Я не люблю выставлять себя напоказ…

Она наклонилась к Патону.

– Но когда я говорю о боли, я говорю не совсем правду. Мои чувства в те минуты были гораздо сложнее. И главным из них было чувство освобождения. Ведь как раз в этот вечер меня неотступно преследовала мысль, что Штут решит, будто он просто припер меня к стене, и это жестоко ранило меня. Да, именно это чувство одолело другое, то, которое я должна была бы испытать при такой вести.

Она неожиданно встала.

– И потом, господа, должна признаться вам, что я никогда не тратила времени на оплакивание мертвых! Сейчас я хочу только одного – чтобы нашли убийцу Штута, Я не думаю, что мои сведения о Штуте могут принести пользу в вашем расследовании, но мне казалось, что я должна была рассказать вам все.

Оба инспектора словно застыли на своих стульях, мадам Лора снова села и несколько минут молчала, глядя в пространство. Нарушил молчание Ошкорн:

– Напротив, то, что вы рассказали нам, имеет большое значение. Впрочем, я полагаю, вы не единственная, кто знает истинный характер Штута. Паль, несомненно…

– Да! Возможно, Паль знает, каков был на самом деле Штут. Тем более что Паль мог о чем-то догадываться. Не знаю, заметили ли вы, до какой степени Паль был сокрушен, выбит из колеи…

– Да, мы почувствовали это. Но в паре Паль – Штут, как нам представляется, главным, ведущим был Паль.

Она с презрением усмехнулась.

– Паль? Бедный Паль! Да он абсолютно не способен быть ведущим в чем-либо. Он… ну, я бы не сказала – дурак, ибо он далеко не глуп, но он… пустышка. Да, именно так: он пустышка! За пять лет, что он работает с Штутом, он утратил способность думать. За него всегда думал Штут.

– Выходит, без Штута Паль ничего больше не может?

– Во всяком случае, если он не найдет себе энергичного партнера. Но будет ли этот партнер так же щедр по отношению к нему, как Штут? Согласится ли он оставить ему роль звезды? Этого я тоже никогда не могла понять у Штута, ведь во всем остальном он был таким гордым и тщеславным! Он всегда держался как бы в тени Паля, всегда выставлял его вперед. А ведь Паль был всего лишь марионеткой, которую Штут дергал за ниточки.

– И все же Паль – великолепный артист!

– Он производит сильное впечатление. Но каждый его жест был определен Штутом. Мне доводилось присутствовать на их репетициях. Проходили они всегда вдали от цирка, чаще всего дома у Штута. Штут придумывал номер и полностью разыгрывал роль Паля, жест за жестом, фразу за фразой. Даже все интонации Паля были подсказаны Штутом. Паль послушно повторял слова, копировал жесты. Однажды Паль решил отделиться от Штута. Он побоялся повторить пантомиму, которую играл со Штутом, и попытался создать собственный номер. Это было жалким зрелищем. «Огюст», вышедший с ним в паре, сыграл свою роль весьма посредственно, впрочем, таковой она и была. Пришлось Палю умолять Штута, чтобы тот снова взял его к себе.

– Чем вы объясняете то равнодушие к славе, которое проявил Штут?

– Возможно, здесь сыграла свою роль профессиональная совесть. Штут не обладал достаточными физическими данными, чтобы стать хорошим клоуном. Он был невысок, коренаст. По своему сложению, по фигуре он больше подходил на роли комика. Впрочем, он имел колоссальный успех. Если Паль очаровывал своей игрой, то Штут заставлял смеяться. И потом, я думаю, Штут был очень привязан к Палю. Паль – его порождение, ведь это он сделал его таким, каким он стал. Возможно, Штут испытывал к нему еще и жалость. Паль – человек безвольный, слабохарактерный, инертный. В жизни он плывет по течению, да и вообще он немного не в себе.

– Сумасшедший?

– Нет, отнюдь!

– Вы знали, что Преста сводная сестра Паля?

– Да, знала. Впрочем, я узнала это сравнительно недавно. А что в этом интересного?

Теперь ответил Ошкорн:

– В этом – ничего. Интересно другое, то, что вы сказали нам об убийце месье Бержере. По вашим словам получается, что убийца – Штут.

– Я не сказала, что убийца – он. Я сказала, что он мог бы быть им. Когда я выкупала акции Бержере, между мною и им было заключено соглашение, что он сохраняет пост директора. Правда, в контракте был важный пункт, где оговаривалось, в каком случае я могу лишить его этого поста. Но я дала Бержере честное слово, что никогда не воспользуюсь этим правом. Штут это знал, но все равно Жаждал занять его место. Однажды он в гневе воскликнул: «Так что же, мне надо ждать его смерти?» После убийства Бержере я часто вспоминала эту фразу.

– Но мы скорее придерживаемся версии, что оба преступления совершены одним человеком.

– Потому что в них есть нечто общее, а именно – кража? Все возможно. Однако я с трудом допускаю, что Штута убили лишь ради того, чтобы завладеть его перстнем. Этот перстень не представлял особой ценности. Я могу утверждать это с полным правом, ибо сама купила его. Он стоил всего около ста тысяч франков.

Патон даже привскочил.