Читать интересную книгу Зов Ктулху - Говард Лавкрафт

О потомках Геррита Мартенса было известно меньше, чем о нем самом. Поскольку все Мартенсы воспитывались в духе ненависти ко всему английскому, они почти не общались с принявшими владычество Британской короны колонистами, а коль скоро таковых было подавляющее большинство, то Мартенсы не вступали в общение фактически ни с кем. Живя сущими отшельниками, они превратились, по свидетельству соседей, в умственно неполноценных людей с трудом могли изъясняться и с таким же трудом воспринимали чужую речь. Все они были отмечены странным наследственным признаком разноцветными глазами, один из которых был, как правило, карим, а другой голубым. Год от года ослабевали их и без того непрочные связи с окружающим миром. И наконец они окончательно отрезали себя от него стенами угрюмого фамильного особняка, вступая в брачные отношения друг с другом и многочисленной прислугой. В результате число обитателей этого убежища настолько возросло, что многие из них, окончательно деградировав в столь дикой изоляции, покинули поместье и смешались с населявшими прилегающие долины метисами вот откуда берут начало нынешние убогие поселяне. Другая же часть обитателей дома Мартенсов так и осталась жить в своем мрачном родовом гнезде, уже не представляя себе жизни вне своего клана и постепенно утрачивая последние речевые навыки. И лишь одно чувство не атрофировалось у них со временем они по-прежнему весьма болезненно реагировали на частые грозы.

Большая часть этой информации исходила от Яна Мартенса. Движимый жаждой приключений, он вступил в колониальную армию, едва Темпест-Маунтин достигло известие об Олбанской конвенции[2]. Он был первым из потомков Геррита, которому удалось повидать мир. Когда же шесть лет спустя, после завершившейся в 1760 году кампании, он вернулся в свое родовое поместье, ему пришлось столкнуться с открытой ненавистью, которую, несмотря на его разноцветные мартенсоновские глаза, испытывали к нему отец, дядья и братья еще бы, ведь он явился из ужасавшего их большого мира. А он, в свою очередь, с трудом выносил бесчисленные предрассудки и странности своего семейства. И хотя проносившиеся над горой грозы уже не вызывали у него болезненных ощущений, окружавшая обстановка все больше угнетала его, и в письмах к своему проживавшему в Олбани другу он все чаще и чаще писал о своем намерении покинуть отчий дом.

Весной 1763 года Джонатан Гиффорд, олбанский друг Яна Мартенса, начал беспокоиться по поводу долгого молчания последнего; беспокойство это усугублялось тем, что Джонатан знал о царившей в доме Мартенсов обстановке и о дурном отношении к Яну его родственников. Решив навестить Яна лично, он оседлал коня и отправился в горную глушь. Судя по его дневнику он достиг Темпест-Маунтин 20 сентября и нашел особняк в ужасающе ветхом состоянии. Угрюмые Мартенсы, потрясшие его своей воистину скотской нечистоплотностью, сказали ему, с трудом ворочая непослушными языками, что Ян мертв. Его убило молнией, упрямо повторяли они, еще той осенью, и сейчас он лежит в могиле у самого края прилегающего к дому сада. Они показали посетителю неухоженную могилу без каких-либо знаков и надписей над ней. Вызывающая манера, в которой Мартенсы принимали Гиффорда и рассказывали ему о смерти Яна, была явно подозрительной, а потому неделю спустя, вооружившись заступом и мотыгой, Гиффорд вернулся в поместье и раскопал место захоронения. Он нашел то, что и ожидал найти проломленный зверским ударом череп и, вернувшись в Олбани, публично обвинил Мартенсов в убийстве их родственника.

Несмотря на отсутствие прямых улик, история об убийстве быстро облетела всю округу, и с этого дня люди отвернулись от Мартенсов. Никто не имел с ними никаких дел, а их удаленный особняк начали обходить стороной, как место, над которым тяготело проклятие. Мартенсы как-то ухитрялись жить независимо от внешнего мира, потребляя выращенные у себя продукты. На то, что в этом угрюмом особняке все еще теплилась жизнь, указывали загоравшиеся время от времени в окнах огни. Последний раз эти огни видели в 1810 году, но уже задолго до того они зажигались крайне редко.

Мало-помалу вокруг особняка и горы, на которой он стоял, возник ореол жутковатой легендарности. Место это по-прежнему обходили стороной, о нем рассказывали шепотом самые невероятные истории. Только в 1816 году поселенцы решились навестить старый дом и узнать причину долгого отсутствуя огней в окнах. Явившись туда, любопытствующие не обнаружили в доме ни одной живой души; да и сам особняк наполовину превратился в развалины.

Ни в особняке, ни вокруг него любопытствующие не обнаружили ни одного скелета и в конце концов пришли к заключению, что обитатели дома скорее всего покинули его, и, если они и нашли смерть, то только не в этих стенах. Вероятно, это случилось несколько лет назад. Огромное количество наскоро сколоченных навесов (строения эти нельзя было назвать хижинами) указывало на то, как сильно разросся их клан в последние годы. Было очевидно, что они опустились на крайнюю ступень вырождения, о чем свидетельствовала разломанная мебель и разбросанное по всему дому столовое серебро, явно давно уже не знавшее ухода. И все же, несмотря на то, что дом был оставлен его жуткими хозяевами, Страх обитал в нем по-прежнему, если только не возрос многократно. По горам прокатилась волна новых зловещих преданий о доме на Темпест-Маунтин, ужасном, опустевшем навещаемым мстительным призраком. Вот этот-то дом и возвышался надо мною в ночь, когда я раскапывал могилу Яна Мартенса.

Я назвал свои продолжительные раскопки идиотским занятием; оно и действительно представляется таким, если учесть объект и метод раскопок. Мне довольно быстро удалось докопаться до гроба, под крышкой которого я обнаружил пригоршню праха и болше ничего. Охваченный яростным порывом, я принялся копать дальше, словно намереваясь достать из-под земли призрак Яна Мартенса собственной персоной. Один Бог знает, что в действительности я надеялся найти; помню только неотвязную мысль о том, что раскапываю могилу человека, чей дух бродит по ночам в окрестностях Темпест-Маунтин. Трудно сказать, до каких чудовищных глубин дошел бы я, орудуя своей лопатой, если бы она, пройдя сквозь тонкий слой глины, не провалилась в пустоту. Что и говорить, происшедшее меня потрясло наличие подземных пустот подтверждало мою сумасшедшую гипотезу. Вслед за лопатой в образовавшееся отверстие полетел и я сам; во время падения моя лампа погасла, но я тут же достал из кармана электрический фонарик и осветил им стены небольшого горизонтального туннеля, бесконечно протянувшегося в обоих направлениях. Туннель был достаточно широк, чтобы протиснуться сквозь него; и хотя ни один человек, будучи в здравом уме, в тот момент не решился бы на столь дикий поступок, я презрел опасность и бесстрашно пополз по узкому проходу в направлении дома, корчась и извиваясь, как червяк.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});