установки, хватай это диво за точеные плечи, целуй, словно в беспамятстве, неси в спальню, от тебя только этого и хотят, истукан неповоротливый!
Майор, несмотря на все полученные спецзнания и богатый горький опыт столкновения с многогранностью человеческих коварств и уловок, был, тем не менее, нормальным мужиком со здоровой реакцией на тот пол, которому подходило определение «прекрасный», и полагал, что небрежение представителями данного пола означает проявление или нездоровой мужской психики, или же — ущербную импотенцию, с которой ее носитель обреченно смирился.
Но сознание профессионала одержало верх над естественными поползновениями натуры.
— В следующий раз, когда мы встретимся, а встретимся мы обязательно… — бормотал он, протискиваясь в тесном пространстве, и чувствуя с мучительной и сладкой истомой через тонкий шелк своей рубашки упоительно совершенное тело прелестницы, — так вот… В следующий раз мы обязательно что-нибудь выпьем…
Очутившись за дверью, утер со лба пот горького разочарования в своей жестокой профессии…
А затем машинально открыл дверь вновь.
Отвергнутая мечта уже упорхнула, однако, сквозь шум льющейся в ванной комнате воды, он расслышал ее срывающийся от негодования голос:
— Ты — сволочь, поняла?! Ты с ним в Москву едешь, у тебя времени — лом! Ты его уже через час попользуешь! А мне что, двадцать минут с ним нельзя?! Где тут таких сыщешь? Ты чего мужика напугала?!
— Не пугала я его… Леночка… Он сам… Он же — мент…
— Да мне по хрену! Хоть папа римский! И если ты…
Атанесян поспешил притворить дверь. Изумленно присвистнув, спустился к машине. Включил приемник, дабы отвлечься от сумятицы мыслей.
Вскоре, в одной руке держа сумку с пожитками, а другой — поправляя спадающую с ноги туфлю, в салон уселась раскрасневшаяся, смущенная Алла. Вытащила сигареты, прикурила от поданной ей зажигалки. Сказала — упрямо и твердо:
— Слушай. Иди в дом. Ленка за полчаса все успеет. Иначе — не еду. У нас свои расклады…
— Ну да. И я тут же привлекаюсь за совращение малолетней, — насмешливо прокомментировал Атанесян.
— Да иди ты… — поморщилась она. — Тут бабские дела. Втрескалась она… Давай, иначе дела не будет… Я ей обещала.
— Не могу.
— Тогда и я — не могу… — Алла решительно взялась за петли сумки, намереваясь вылезти из машины.
— Алла, да ты чего, серьезно? — взмолился Атанесян.
— Ты попросил, я не отказала. Так? А теперь я прошу. Вот и все. Резинка тебе для спокойствия нужна? — Она покопалась в одном из кармашков сумки. — На!
— Ты сошла с ума!
— Это она, стерва, сошла…
До границы Украины и России оставалось пятьдесят километров.
Атанесян остановил машину возле придорожного кафе. Он был обеспокоен состоянием Аллы — ее била нервная дрожь, и она внезапно и отчужденно замкнулась.
Не хватало, чтобы на пропускном пункте она заявила пограничникам, что ее увозит из страны для дачи свидетельских показаний офицер иностранной спецслужбы… Это — конец!
Уселись за столик, заказали обед. Для своей попутчицы Атанесян попросил официанта принести водки — пусть расслабится…
— А ведь ты арестовывать меня везешь… — неожиданно произнесла она. — Врун несчастный… На погибель! Знаю… Не было у девчонок моего адреса, понял? Не давала я его им…
— Чего ты вибрируешь? — устало отозвался Атанесян, наливая в ее рюмку алкоголь. — Давай, дерни… Хватит себя накручивать… Арестовывать! Ха! Надо мне очень! Тебя бы на другой машине в Москву привезли… Да и за что арестовывать? Что девками торговала? Таких, как ты… Адрес она никому не давала! Да эта Римма Евсеева знаешь, какими подробностями на тебя располагает? Тебе только кажется, будто никто ничего не ведает, а среди этих девочек информация блуждает, как ручьи под землей…
— И какие же это подробности?
— Как ты армянина какого-то, например, изнасилованием Ленки шантажировала… И начальника милиции… Было? Или врет? Что на меня смотришь, пей…
— А ты?
— А я обещаю: выпью в России… С тобой. Здесь как-то не по себе… Вот — чушь, да? Еще недавно нас только дорожные указатели разъединяли, а сейчас я — иностранный подданный? Как думаешь, объединимся?
Майор цеплял слово за слово, фразу за фразу, мучительно и холодно сознавая, что все сейчас зависит от ее настроения и капризов — пошлет его к черту, выйдет из-за стола, подхватив сумку с пожитками, и — все…
Да это, считай, легко отделался…
— Объединимся? — Она задумчиво завела глаза к потолку. Неожиданно засмеялась. — Ну, мы сегодня с тобой — точно… — И, устремив на него исполненный прежнего желания и страсти взгляд, проговорила: — Я, когда тебя увидела, сразу усекла: мой… Как только в дом вошел, уже знала: сегодня буду с ним спать…Понял? — И — продолжила — с убежденностью и напором: — Давай в мотель, а?! А завтра с утра — к границе… Ну, Атанесян?! Прошу…
— Мотель — после границы, — сказал он. — Не устраивает — извини.
— Ладно…
Границу, на удивление, прошли быстро и спокойно. На вопрос пограничника о цели визита в Россию, хмельная Алла уверенно и насмешливо ответила, кивнув на Атанесяна:
— Трахаться! Все?!
Прапорщик, невозмутимо пожав плечами, вернул ей паспорт.
И, наконец, опустился за багажником автомобиля шлагбаум уже российской границы, и Атанесян, понимая, что выиграл, однако почему-то ничуть от этого выигрыша не ликуя, прибавил газку, настороженно и пусто глядя на несущуюся в глаза вечернюю, мокрую от редкого пасмурного дождя, трассу.
— Ну, что? — внезапно спросила она, охватив его плечи руками. — Добился? Вывез?
— Ты о чем?
— Ладно, сворачивай… Тут гостиница и ресторан. Обещал? Или ты — мент поганый? Или правду воры талдычат?
— Где гостиница?
Уже на кольцевой дороге, опоясывающей Москву, в сгущающихся над миллионами огней сумерках, Алла сказала:
— Ладно, хорош финтить. Давай ответ: о Крученом знаешь?
— Конечно.
— И все? Без комментариев, да?
— И все.
— Другой вопрос: я вместе с ним по делу прохожу?
— Да.
— Девочки живы? Врал?
— Врал.
— Классно врал! Тогда слушай…
И, не запинаясь, мерно и скучно, она рассказала о десяти нераскрытых квартирных налетах с убийствами, проведенных Крученым, Чумой и Веслом.
В долгой паузе, заполненной рокотом бегущих под пупырями асфальта шин, была безысходность и, как казалось, понимание ими обоими неизбежности той самой мистической, но исподволь постигающей каждого живущего, кармы… Или же — осознания неизбежности испытаний и воздаяния…
— Как я сумею, так и помогу тебе, — промолвил, не задумываясь, Атанесян.
Сердце его теснила отчаянная, опустошенная горечь: ну, почему?! Что же мы делаем с собой в этом мире — предбаннике преисподней? Кто виноват? И кому повезет спастись? Где бесспорный ответ?
И нужен ли он? Или, может, нужны лишь его поиски? И в них — смысл?
Наверное, так.