Один из наших великих полководцев, Феодосий, преследовал этих мелких зверенышей далеко на севере; это было еще до моего рождения; на Вектисе мы, понятно, не думали о них. Но, когда мой отец высказал все, о чем я передал вам, я поцеловал его руку и приготовился последовать его приказаниям. Мы, римляйе, рожденные в Британии, умели почитать наших родителей.
— Если бы я поцеловал папе руку, он рассмеялся бы, — сказал Ден.
— Обычаи меняются; однако, если человек не повинуется своему отцу, боги помнят его проступок. Можешь быть вполне уверен в этом.
После нашего разговора, видя, что мои намерения серьезны, отец послал меня в Клаузентум, где я мог изучить обязанности пехотинца в бараке, полном чужестранцев. Это была немытая, небритая чернь, скопище варваров. Для того чтобы составить из них что-либо вроде стройных рядов, их приходилось бить палкой в грудь, а щитом в лицо. Когда я научился своему делу, инструктор дал мне горсть (что за горсть это была!) галлов и иберийцев, поручив мне отполировать этих неучей в такой мере, чтобы их можно было отослать на север. Я старался изо всех сил; раз ночью загорелась пригородная вилла, и раньше, чем явились другие войска, мои люди уже работали. Я заметил стоявшего на дороге и опиравшегося на палку человека со спокойным лицом. Он наблюдал, как мы передавали из рук в руки ведра, полные воды, зачерпнутой из пруда, и, наконец, спросил меня: «Кто ты?»
— Подготовляющийся, ожидаю назначения, — ответил я, не зная, кто говорит со мной.
— Уроженец Британии? — продолжал он расспрашивать.
— Да, если вы уроженец Испании, — ответил я (и точно, говоря, он ржал, как иберийский мул).
— А как тебя зовут дома? — со смехом спросил незнакомец.
— Зависит от обстоятельств, — ответил я. — Иногда одним именем, иногда — другим. Но в данную минуту я занят.
До тех пор пока мы не спасли фамильных богов (это было порядочное семейство), он больше не сказал ни слова, но наконец проворчал:
— Слушай, юноша то с одним, то с другим именем. В будущем называйся центурионом седьмой когорты тридцатого легиона Ulpia Victris. Это поможет мне запомнить тебя. Твой отец и еще другие люди называют меня Максимом.
Он бросил мне отполированную палку, на которую опирался, и ушел. Я до того был поражен, что едва не свалился на землю.
— Кто же это был? — спросил Ден.
— Кто? Сам Максим, наш великий полководец, главный генерал Британии, который во время пиктской войны служил правой рукой Феодосия.[6] Он не только сразу дал мне жезл центуриона, но и подвинул на три ступени. Нововступивший, обыкновенно, начинает в десятой когорте своего легиона и постепенно подвигается вперед.
— Вы были довольны? — спросила Уна.
— Очень, и решил, что Максим выбрал меня за мою внушительную наружность и за прекрасную маршировку, но когда я вернулся домой, отец сказал мне, что во время войны с пиктами он служил под командой Максима и просил его обласкать меня.
— Ты был тогда мальчик, — заметил Пек.
— Да, — согласился Парнезий, — Но не ропщи на меня за это, фавн. Боги знают, что позже я отказался от игр.
Пек кивнул головой и положил свой коричневый подбородок на коричневую ладонь, и его большие глаза стали неподвижны.
— Вечером перед моим отъездом из дому мы принесли жертву предкам — это было простое, обычное домашнее жертвоприношение, но никогда в жизни я так жарко не молился добрым теням; потом мы с отцом на лодке отправились в Регнум и через меловые залежи на восток в Андериду, вот там.
— Регнум? Андерида? — Дети посмотрели на Пека.
— Чичестер — Регнум, — сказал он, указывая в сторону Вишневого холма; потом через плечо указал на юг и прибавил: — Певнсей — Андерида.
— Опять Певнсей, — сказал Ден, — то место, к которому пристал Виланд?
— Виланд и некоторые другие, — сказал Пек. — Певнсей не молод, даже в сравнении со мной.
— Тридцатый легион летом квартировал в Андериде, моя же собственная когорта, седьмая, располагалась севернее, на стене. Максим инспектировал наши вспомогательные силы в Андериде и не расставался с нами; он был очень дружен с моим отцом. Я пробыл там всего десять дней; после этого мне приказали с тридцатью воинами отправиться к моей когорте.
Он весело засмеялся.
— Человек никогда не забывает первого перехода с отрядом. Когда я провел мою горсть людей через северные ворота лагеря, я чувствовал себя счастливее любого императора; мы салютовали страже и алтарю победы.
— Как? Каким образом? — в один голос спросили Ден и Уна.
Парнезий улыбнулся, выпрямился во весь рост, и его кольчуга так и засверкала на солнце.
— Вот так, — сказал он и медленно выполнил прекрасные движения римского салюта, который заканчивается глухим звоном щита, возвращающегося на свое место между плечами.
— О, — сказал Пек, — об этом стоит подумать!
— Мы отправились в полном вооружении, — снова опускаясь на землю, сказал Парнезий, — но едва дошли до большого леса, мои люди остановились, желая дождаться вьючных лошадей, чтобы повесить на них свои щиты. «Нет, — сказал я, — в Андериде можете одеваться в женское платье, но, пока вы со мной, вы должны нести на себе ваше оружие и доспехи».
— Но так жарко, — сказал один из них, — а с нами нет доктора. Что, если кого-нибудь поразит солнечный удар или у кого-либо начнется приступ лихорадки?
— Пусть тот и умрет, — ответил я, — и избавит от себя Рим. Поднимите щиты, поднимите копья, подтяните щитки на ногах.
— Не воображай себя уже императором Британии! — крикнул один малый. Я сбил его с ног тупым концом моего копья и объяснил этим рожденным в Риме римлянам, что, если повторится что-нибудь подобное, мы оставим на дороге одного человека. Клянусь светом солнца, я исполнил бы свою угрозу. Мои необученные галлы в Клаузентуме никогда не говорили со мной таким образом.
В эту минуту из еловой чащи спокойно, как облако, выехал Максим, а за ним показался мой отец; оба остановились поперек дороги. На Максиме был пурпур, точно он уже сделался императором.
Мои воины пали ниц, как… как куропатки.
Некоторое время он не произносил ни слова, только смотрел на них хмурыми глазами; потом согнул крючком палец; они отошли, вернее, отползли в сторону.
— Станьте на солнце, дети, — сказал Максим; они выстроились на дороге.
— Что сделал бы ты, если бы меня здесь не было? — спросил он меня.
— Я убил бы непослушного человека, — был мой ответ.
— Так убей же его теперь, — сказал Максим. — Он не шевельнет ни рукой, ни ногой.
— Нет, — ответил я. — Ты принял команду над моими людьми. Если бы я убил его теперь, я сделался бы только твоим мясником. Понимаешь ты, что хотел я сказать? — спросил Парнезий, обращаясь к Дену.
— Да, — сказал Ден. — Это было бы дурно.
— Именно так я и думал, — произнес Парнезий. — Но Максим нахмурил брови. «Ты никогда не станешь императором, даже и генералом не будешь», — заметил он.
Я молчал; мой же отец, казалось, был доволен.
— Я здесь, чтобы в последний раз взглянуть на тебя, — сказал он мне.
— Ну, теперь ты его видел, — проговорил Максим, — твой сын никогда больше не понадобится мне. Он будет жить и умрет офицером легиона, а мог бы сделаться префектом одной из моих провинций. Теперь поешь и выпей с нами, — прибавил он, обращаясь ко мне. — Твои воины подождут.
Мои жалкие тридцать солдат стояли, точно винные мехи, блестящие на солнце; Максим провел нас к тому месту, где его люди приготовили для нас закуску, и сам смешал вино с водой.
— Через год, — сказал он, — ты вспомнишь, что ужинал вместе с императором Британии и Галлии.
— Да, — произнес мой отец, — ты в состоянии управлять двумя мулами, Британией и Галлией.
— А через пять лет вспомнишь, — продолжал Максим, передавая мне кубок с напитком, — что ты пил с императором Рима.
— Нет, — сказал мой отец, — тремя мулами ты править не в силах: они разорвут тебя на части.
— И ты будешь хныкать на своей стене, потому что твое понятие о справедливости было тебе дороже милости императора Рима.
Я ничего не говорил. Нельзя отвечать военачальнику, носящему пурпур.
— Я на тебя не сержусь, — продолжал Максим, — я слишком многим обязан твоему отцу.
— Ты мне ничем не обязан, — ответил мой отец, — я только давал тебе советы, которые ты никогда не принимал.
— Слишком обязан твоему отцу и потому не буду несправедлив к кому-либо из его семьи. Поистине, скажу, из тебя мог бы выйти хороший трибун, но я считаю, что тебе суждено жить и умереть среди зарослей вереска на стене.
— Очень возможно, — заметил мой отец. — Однако очень скоро пикты и их союзники прорвутся за стену. Ты не можешь увести из Британии все войска, чтобы они помогли тебе стать императором, и воображать, будто север останется спокоен.