– Конечно.
Они неотвратимо приближались к цели, и Пенелопа поняла, что если она хочет спросить его о чем-нибудь еще, ей следует поторопиться.
– Ты уверен… – начала она и осеклась, не решаясь закончить фразу.
– В чем?
Она слегка покачала головой:
– Да так, ничего.
– И все же?
– Просто… – Она посмотрела в сторону, словно вид лондонского пейзажа мог придать ей смелости. – Просто я подумала…
– Давай, Пенелопа, не тяни.
Резкий тон был настолько несвойствен Колину, что подтолкнул Пенелопу к действию.
– Я подумала, – сказала она, – что тебя, возможно, тревожит моя… э-э…
– Тайная жизнь? – подсказал он.
– Если тебе угодно это так называть, – снизошла Пенелопа. – Мне пришло в голову, что, возможно, твоя тревога проистекает не только из желания защитить мою репутацию, если все откроется.
– Что именно, – отрывисто произнес Колин, – ты пытаешься этим сказать?
Поскольку отступать было некуда, она честно призналась:
– Мне кажется, ты стыдишься меня.
Три полных секунды он молча смотрел на нее.
– Я не стыжусь тебя. И уже говорил тебе об этом.
– Тогда в чем дело?
Шаги Колина замедлились, и прежде чем он понял, что вытворяет его тело, он остановился. До дома его матери оставалась пара шагов, он был уверен, что они опаздывают, однако…
Он не мог заставить свои ноги сдвинуться с места.
– Я не стыжусь тебя, – повторил он, не в силах сказать правду: он завидует. Завидует ее достижениям, завидует ей.
Какое недостойное чувство! Оно разъедало его изнутри, создавая смутное ощущение стыда всякий раз, когда кто-нибудь упоминал о леди Уистлдаун, что, учитывая лейтмотив лондонских сплетен, происходило по десять раз на дню. И он не представлял, что с этим делать.
Его сестра Дафна как-то заметила, что он всегда знает, что сказать и как заставить других расслабиться. Колин размышлял над ее словами несколько дней подряд и пришел к выводу, что его способность настраивать своих собеседников на непринужденный лад проистекает из его ощущения внутренней целостности.
Он всегда находился в ладу с самим собой. Колин не знал, кого благодарить за это счастливое качество – возможно, родителей, а может, удачу. Но в последнее время он постоянно испытывал беспокойство и неуверенность, что не могло не отразиться на его поведении. Он был резок с Пенелопой и почти не разговаривал на вечеринках.
И все это из-за недостойной, зависти и стыда.
Хотя… разве стал бы он завидовать Пенелопе, если бы не ощущал пустоту собственной жизни?
Интересный вопрос. Колин охотно поразмыслил бы над его психологическими аспектами, если бы это касалось кого-нибудь другого.
– Мама уже, наверное, заждалась нас, – буркнул он, сознавая, что уклоняется от темы, и презирая себя за это. – Кстати, твоя мать тоже там, так что нам лучше не опаздывать.
– Мы уже опоздали, – заметила Пенелопа.
Колин подхватил ее под руку и потащил вперед.
– Тем более нужно поторопиться.
– Ты избегаешь меня, – сказала она.
– Как я могу тебя избегать, когда ты висишь на моей руке?
Пенелопа скорчила гримасу.
– Ты избегаешь моих вопросов.
– Мы обсудим это позже, – заявил Колин, – когда не будем торчать посреди Брутон-стрит, чтобы все, кому не лень, глазели на нас из окон.
А затем, чтобы продемонстрировать, что он не потерпит никаких возражений, положил ладонь ей на спину и не слишком по-джентльменски подтолкнул вверх по ступенькам, которые вели, к дверям дома его матери.
Спустя неделю, как не без грусти отметила Пенелопа, ничего не изменилось, не считая, пожалуй, ее фамилии.
Свадьба была чудесной, хоть и довольно скромной, к величайшему разочарованию лондонского света. Что же касалось брачной ночи, то она тоже была чудесной.
Собственно, сам ее брак был настоящим чудом. Колин оказался замечательным мужем: веселым, нежным, заботливым.
Не считая моментов, когда заходила речь о леди Уистлдаун.
Тогда он становился… Пенелопа затруднялась сказать, каким он становился. Просто переставал быть самим собой. Пропадало непринужденное изящество, остроумие, доброжелательность – все те замечательные качества, которые делали его человеком, которого она любила.
В определенном смысле это было даже забавно. В. течение долгого времени Пенелопа мечтала выйти за Колина замуж. И в какой-то момент она стала мечтать, что расскажет ему о своей тайной жизни. Да, и могло ли быть иначе? В ее мечтах и я брак представлялся идеальным союзом, предполагавшим полную честностью взаимное доверие.
В своих мечтах она просила, Колина присесть и, смущаясь, открывала ему свой секрет. Его первой реакцией было недоверие, сменявшееся затем восхищением и гордостью. Как она умна, что сумела столько лет дурачить весь Лондон! Как блестяще владеет пером! Он восхищался ее талантами и радовался успехам. В некоторых мечтах он даже хотел стать ее тайным корреспондентом.
Казалось, Колин встретит ее признание с энтузиазмом. Это было настоящее приключение, веселое и дерзкое, вполне в его духе.
Но все обернулось иначе.
И хотя Колин сказал, что не стыдится ее, и, возможно, даже верил в собственные слова, Пенелопа не могла избавиться от сомнений. Она видела его лицо, когда он заявил, что его волнует только одно: как защитить ее, если правда выплывет наружу. Но стремление защитить – сильное чувство, а когда Колин говорил о леди Уистлдаун, его взгляд становился непроницаемым и бесстрастным.
Пенелопа старалась не поддаваться разочарованию. Она говорила себе, что глупо ожидать, что Колин окажется в точности таким, как представлялось ей в мечтах, что она слишком идеализировала его, но…
Но она по-прежнему хотела, чтобы он был мужчиной ее мечты.
И чувствовала себя виноватой за каждый укол разочарования. Это же Колин! Колин, который настолько, близок к совершенству, насколько, это вообще возможно для человеческого существа. Кто она такая, чтобы упрекать его? И тем не менее….
И тем не менее она упрекала.
Она хотела, чтобы он гордился ею. Хотела этого больше всего на свете. Даже больше, чем хотела самого Колина все эти годы, когда ей приходилось наблюдать за ним издалека.
Но, не считая этих моментов, Пенелопа дорожила своим браком и дорожила своим мужем. И потому перестала упоминать о леди Уистлдаун. Она устала от отчужденного выражения на лице Колина и не хотела видеть жесткие линии, появлявшиеся вокруг его рта.
Конечно, она не могла избегать этой темы вечно. Ни один выход в свет, казалось, не обходился без упоминания ее другой ипостаси. Но хотя бы дома они были избавлены от этого.
И потому, сидя однажды утром за завтраком и дружески беседуя, пока каждый из них просматривал утреннюю газету, Пенелопа попыталась найти нейтральную тему.