Оптимистическое воссоздание событий первых дней носит двойственный характер: Тереза колеблется между желанием поведать всему миру о том, что Байрон любит ее, и одновременно стремлением описать их отношения как платонические и дружеские. В разговоре с Хобхаусом Байрон был более правдивым: «Я влюбился в романскую графиню из Равенны, которой девятнадцать лет, а ее мужу – пятьдесят. Кажется, она готова от него избавиться после первого года совместной жизни, и я полон надежд, сэр… Она красива, но совершенно бесцеремонна: отвечает громко, когда должна шептать, говорит о возрасте с пожилыми дамами, желающими сойти за молодых, а этой благословенной ночью ужаснула всех гостей в салоне Бенцони, громко назвав меня «мой Байрон» среди гробовой тишины. Что мне делать? Я влюблен, мне надоели плотские связи, и у меня появилась возможность наладить свою жизнь».
Однако Байрона беспокоило то, что, несмотря на всю нескромность, Тереза мечтала, чтобы он стал ее преданным чичисбеем. Хотя в разговоре с лицемерными англичанами он всегда защищал итальянские нравы, но как англичанин понимал, что это положение не лучше, чем роль светского жиголо. В «Беппо» он добродушно высмеивал эту традицию, и хотя понимал, что итальянцы воспринимают ее серьезно, как неотъемлемое дополнение к браку, но не мог не насмехаться над этим культом подавания шали и веера. Больше всего его раздражало притворство, с которым отношения выдавались за чисто платонические, и требование, чтобы кавалер исполнял рыцарские обязанности. Джентльмена принимали в обществе как «друга» мужа и жены, и муж не должен был ревновать.
Эта традиция подчинялась более жестким правилам, чем сам брак. Неподобающее поведение дамы и ее кавалера могло шокировать общество больше, чем обманутый муж. Вскоре начались сплетни, но Тереза была слишком счастлива, чтобы обращать на них внимание. Байрон вел себя настойчиво, поскольку он не был человеком, способным питать долгие иллюзии. Его тайные встречи с Терезой, вскоре ставшие известными всем, кроме ее мужа, сделались проще благодаря преданному и понимающему союзнику, гувернантке в доме Гвичьоли по имени Фанни Силвестрини, с которой Тереза отправлялась в долгие путешествия на гондоле под предлогом изучения французского. По пути они встречали Байрона. Любовники вскоре стали уединяться на Лидо или других островах, чтобы полюбоваться великолепными закатами. Вскоре, по словам Терезы, такая жизнь стала привычной и необходимой.
Десять дней блаженства подошли к концу, когда дела графа призвали его вернуться в Равенну. Однако влюбленные уже успели многое. Байрон, слегка смущенный пренебрежением Терезы к традиции, стал еще больше гордиться своей победой и хвастался Киннэрду: «…она прекрасна, как восход, тепла, как полдень, и за десять дней мы успели так много. Я исполнил свой долг, став «законным» любовником».
Известие об отъезде пришло неожиданно, и Тереза с подругой ворвалась в театр, прошла прямо в ложу Байрона, игнорируя все правила, и там, перед лицом венецианских сплетников, сообщила ему о своей досаде. Началась опера Россини «Отелло». «В разгар страстной мелодии и гармонии, – вспоминала Тереза, – я сообщила ему о том, что должна покинуть Венецию». На следующий день им удалось обменяться лишь несколькими словами, когда Байрон посадил Терезу в гондолу рядом с графом Гвичьоли.
Поведение графа оставалось загадкой. Говорили, что он – один из самых богатых и просвещенных людей в Романье. Он был другом Альфьери и меценатом театра в Равенне. Однако поговаривали, что он вспыльчив и своеволен. В политике и семейной жизни он вел себя проницательно и расчетливо. Во время французской оккупации провинции Романья он, по его циничному выражению, предпочел стать главой каналий, чем лишиться из-за них головы. С падением Наполеона и установлением папского режима он вошел в доверие к кардиналу и придворным папы. Однако оставались сомнения в его преданности, поскольку своим третьим браком он связал себя с семьей самых высокопоставленных «патриотов» Италии. Отец Терезы, граф Ружжеро Гамба Гиселли, и ее брат Пьетро были одними из самых пылких сторонников свободолюбивого движения в Равенне и вскоре стали лидерами революционного общества карбонариев.
Гвичьоли получил состояние, женившись по расчету на графине Пласидии Зинанни, которая была старше его, но обладала огромным приданым. Служанка Анжелика Галлиани родила ему шестерых детей, а когда жена начала возмущаться, он отослал ее, а не любовницу в заброшенный сельский дом, откуда она вернулась, только чтобы написать завещание в его пользу, после чего умерла при странных обстоятельствах. Враги Гвичьоли начали распускать слухи об «убийстве» и «отравлении». После этого Гвичьоли женился на Анжелике, и, когда кардинал Мальвазия увидел кольцо – доказательство их законных отношений, некоторые из детей графа были признаны. Однако в ночь смерти жены он, как обычно, отправился в театр и уже через год начал искать себе новую супругу. Хотя приданое Терезы было скромным, всего четыре с половиной тысячи скудо, граф согласился жениться на ней из-за ее молодости и красоты. Разница в возрасте составляла почти сорок лет, но, несмотря на это, Тереза какое-то время была влюблена в своего мужа, но через год почувствовала разочарование. Когда она встретила Байрона, молодая жена уже была готова завести любовника и могла поддаться чарам менее «небесного создания», чем он.
Хотя при расставании Байрон не был столь сентиментален, как Тереза, но испытывал такое же безутешное горе. Она сообщила ему имя надежного человека, священника. Это был дон Гаспаре Перелли, которому Байрон мог передавать свои письма к ней. До того как Тереза и ее супруг прибыли в Равенну, им пришлось останавливаться в двух сельских имениях. Верная Фанни Силвестрини осталась в Венеции, чтобы передавать письма и сообщать новости о Байроне. 18 апреля из местечка Кья-Чен на реке По прибыло письмо. Тереза писала в лучшем стиле монастыря Сайта Кьяра, в стиле нежной грусти, но Байрон был настолько влюблен, что не стал критиковать письмо, а был только благодарен за него. Он отвечал довольно свободно по-итальянски, но в риторических выражениях, совсем не как в своих английских письмах: «Моя бесценная Любовь… Если бы я любил тебя меньше, мне не было бы так трудно выражать свои чувства, но теперь мне придется подыскивать слова, чтобы передать невыносимое страдание на чуждом языке… Иногда ты говоришь мне, что я твоя первая настоящая любовь, а я уверяю тебя, что будешь моей последней страстью… Прежде чем я узнал тебя, я интересовался многими женщинами, но никогда единственной. Теперь, когда я люблю тебя, в мире не существует других женщин».
Влюбленный, словно подросток, впервые испытавший мучительное чувство, и изнывающий от разлуки и ожидания, 25 апреля Байрон написал вновь: «Моя Тереза, где ты? Здесь все напоминает о тебе… Когда я хожу в салон, то предаюсь скуке, чтобы забыть безутешное горе. Равнодушно я слышу, как открывается дверь, через которую ты входила, а я с волнением следил за тобой. Не стану говорить о других, более дорогих сердцу местах, потому что пока ты не вернешься, не пойду туда… Я больше не мечтал о любви и не надеялся, что меня полюбят. Ты развеяла всю мою решимость, теперь я твой… Ты была моей, и, что бы ни случилось, я вечно буду любить тебя. Целую тебя тысячу раз…»
Тем временем Гвичьоли переехали в очередное имение графа, где у Терезы началась лихорадка, и прежде, чем они добрались до Равенны, у нее случился выкидыш и ей пришлось надолго лечь в постель. Когда она смогла писать, то отправила с Фанни весточку о том, что больна, но не знает почему, и не упомянула о двух письмах Байрона, отправленных через отца Перелли. Байрон начал волноваться и испытывать недоумение. Он начал писать «Стансы к реке По», где изливал свои чувства, которые могли бы обрадовать даму:
Наш разобщитель – не простор земной,Не твой поток, глубокий, многоводный:Сам Рок ее разъединил со мной.Мы, словно наши родины, несходны.
(
Перевод А. Ибрагимова)
В первой половине мая беспокойство Байрона усилилось, а отсутствие писем от возлюбленной он приписывал ее нежеланию писать ему. Тем временем Хобхаус предупреждал его об опасностях этого увлечения. Байрон отвечал с обычной откровенностью и некоторым хвастовством: «Пока наше приключение не закончилось: мы скрепляли наш незаконный союз в течение четырех дней, прежде чем она уехала из Венеции. Она была беременна еще до нашей встречи, и в Помпозе по дороге в Равенну у нее случился выкидыш, сейчас она поправляется. Насколько я знаю, это увлечение может закончиться таким образом, как ты намекаешь, потому что в Равенне свободно владеют кинжалом, а кавалер граф Г., ее достойный супруг, уже подозревается в двух убийствах… Однако я готов рискнуть ради любимой женщины».