Это в грубоматериальном мире мы плоские, а в других слоях прозрачного торта Вселенной мы очень, очень многомерные. Впрочем, я повторяюсь… Для нашей патронессы доверить внучке свою заветную колоду означало пойти на подлинную жертву — она пребывала во власти предрассудка «одна колода — одна рука». (Впрочем, как и все предрассудки, этот является таковым лишь отчасти.) Алиса наивно полагала, что за всю двадцатилетнюю историю нашей с ней дружбы мы, арканы, бывали исключительно в ее руках.
На самом деле пальцы-чужаки оскверняли нас дважды — первым был проверяющий Тихон Модестович, седовласый кагэбэшник с грозно-костлявым лицом — Алиса еще не родилась, а он уже троцкистов чистил! Тихон Модестович обнаружил нас аккуратно завернутыми в линейчатый тетрадный лист на дне сейфа, который материально ответственная Алиса полагала своим персональным.
Второй раз случился, когда клиентка Алисы — помню, она гадала на наследство — воспользовавшись неожиданной отлучкой гадалки по вызову начальства, пошла на поводу у деятельного бабского любопытства. Выхватила нас, оставленных без присмотра, из ларца и перещупала, а потом еще и надругалась — раскладывала нами, точнее пыталась раскладывать, вульгарный пасьянс «Колодец».
Помню, мы были обескуражены таким обращением и сразу же сменили наши парадные, запредельно-значительные лики на глянцевитые, шарлатански-пафосные личины. Щеголи-пажи вдруг стали скучными и пустыми, как геи-манекенщики, короли предстали мужланами, а королевы сделались похожи кто на старую перечницу, кто на пропустившую свой поезд Каренину, а кто и на Раису Горбачеву (стоял восемьдесят седьмой год и воздействие этого образа на простую женщину было сродни действию рвотного). Нарушительнице наскучил пасьянс, она сложила нас в ларец, а там и Алиса вернулась…
С тех пор маленькая Тата частенько к нам приходила, обычно по воскресеньям.
Стоило бабушке, громыхнув бронированной дверью, отправиться на продуктовые закупки, как Тата, проворно выскользнув из-под одеяла, вприпрыжку неслась в ее комнату, вставала на четвереньки перед кроватью. Вначале долго-долго, цепляя черными волосами пушистую пыль, глядела по углам, искала, не поблескивает ли у дальней стены беглая бусинка или монета, очень уж любила она что-нибудь ценное найти. Затем все-таки извлекала ключ от заветного секретера из-под коврика и, шлепая тапками без задников, неслась к тайнику. Осторожно, как достают из аквариума морскую свинку, Тата выцарапывала колоду из ларца и усаживалась на двухстворчатое бабушкино ложе (всегда аккуратно застеленное пледом — пионерка-Алиса не пропустила ни одной смены в пионерском лагере и спустя полвека все еще боготворила кроватный аккуратизм). Очарованная Тата часами рассматривала нас.
— Здравствуй, девочка Тата. Хорошо ли ты вела себя сегодня? Не дерзила ли старшим? — спрашивал ее наш главный зануда Император.
— Посмотри на мои монеты, девочка. Один динарий я прижимаю к животу, два других — попираю ногами, четвертый — водрузил себе на голову. Я — делец. По-вашему — бизнесмен. Если ты будешь слушать мои советы и советы Двойки Динариев, у тебя тоже будет свой замок с башенками и конюшней, не хуже того, что у меня за спиной, — шептал Четверка Динариев.
— Тебе нравится этот богатый кубок, маленькая принцесса? Он украшен самоцветами и сделан из лунного света. В нем — волшебное голубое вино, в котором растворены все любови мира. Смотреть в него гораздо интереснее, чем влюбляться. Потому что когда ты в него смотришь, ты влюбляешься беспрестанно — и чувство твое сильно и безгрешно! — уверяла Тату моя единственная королева, Королева Кубков.
— А я — Повешенный. Не нужно бояться, я не страшный. И повешен я не насмерть, а так, для опыта. Посмотри на меня внимательно! Я повешен за ногу, а от этого люди не умирают. Я самый гениальный среди плоского народца. Потому что я смотрю на мир не так, как все. Не люблю давать советы, ведь обычно им никто не следует. Но для тебя у меня есть один… — бубнил Повешенный, раскачиваясь на своей веревке туда-сюда и его золотые волосы колыхались, как грива.
— Я — Королева Жезлов. У меня сильный характер и тренированный ум. Я нравлюсь тебе больше других королев. Угадала? Так и должно быть, ведь ты находишься под моим покровительством, и если кому-то придется гадать о твоей судьбе, именно моя карта будет олицетворять тебя, милочка!
Монолог следовал за монологом. Правда, Тата нас почти не слышала (хотя «ее» карта, Королева Жезлов, и впрямь нравилась ей чрезвычайно!). Она рассматривала старинные платья наших женщин, особенно, конечно, платье Хозяйки, гладила розовым пальцем нарисованные розы и лилии у ног Магуса, трогала ногтем огромный, как луна, бледно-желтый, Туз Динариев и всматривалась в молодые лица пажей, пытаясь рассмотреть в них черты знакомых мальчиков.
Летние каникулы начались три недели назад.
Тата, считай, жила теперь во дворе. Дни стояли долгие, яркие, благоуханные. По вечерам, во дворике детского сада, среди пестро выкрашенных гимнастических горок и алебастровых лукоморий, собиралась компания. Большинство ее завсегдатаев учились в той же школе, что и Тата, только на два-три класса старше.
Мальчики старательно, по-взрослому часто, курили и оттого обильно, густо плевались. Их плевки висели на мясистых листьях подорожника, будто икра крупного земноводного.
Девочки делали вид, что сидят они на лавочках в детсадике лишь по недоразумению. И что белый «Майбах», прямо из Глюкозьей песни «Невеста», уже выехал за ними, вот только по пути у миленького спустило колесо и некстати зазвонил мобильник («Из Администрации беспокоят!»), а потому поход в кино на вечерний сеанс откладывается до завтра. Добрая половина видела себя фотомоделями. Вторая половина — практически фотомоделями.
Слушали музыку, такую же убогую, как панельные многоэтажки с подсиненными краской швами, что геометрически громоздились вокруг.
Похвалялись мобильниками. У кого там камера, у кого плеер с радио, а у кого и шагомер!
Обсуждали роликовые доски и велосипеды, как на них прыгают, больно ли падать — стараниями рекламных агентств, помешанных на «урбан стайл» и всяческом «индастриале», тема, накрепко приклеенная к газировке, пиву и шоколадным батончикам, была в моде.
Неостановимо сквернословили.
Каким образом Тата попала в эту компанию, не знает даже всеведущая Королева Жезлов.
А вот задержалась она там из-за долговязого мальчика по имени Олег. Он был старше Таты на три года и, несомненно, относился к худшей разновидности людей, несущих на себе стигматы масти мечей. Влюбленные взгляды Таты он принимал трезво и расчетливо — как ценную находку, которую предстоит выгодно продать, а деньги — лихо прогулять. Он всерьез обсуждал с друзьями возможность близких отношений с Татой и в далекой перспективе даже совокупления. Те называли Тату «малой» (эта кличка к ней вскоре пристала) и благоразумно советовали Олегу переключиться на сверстниц. Олег, однако, продолжал любезничать с Татой — в том понимании слова любезность, которое доступно зверятам: показывал «приколы» на экранчике своего телефона, норовил угостить «Клинским», игриво душил.
Когда Тата уходила домой (происходило это ровно в девять, как велела Алиса), Олег и компания, по недостатку других тем, обсуждали Тату.
— Приколитесь, Малая сказала, что после школы пойдет в университет! — лелея прорезавшуюся в голосе хрипотцу, говорила девушка Анжела. Устроив между резцами пузатую, с белой полосой семечку, она хищно разгрызла ее.
— Работать? — спрашивал Веталь, восьмиклассник с безбровым лицом и шрамом на стриженной ежиком белявой голове.
— Дурак, учиться.
— На кого?
— На биолога, говорит.
— Брешет.
— А чего, у нее родаки богатые.
— Богатые? Да у нее даже мобилы нету!
— А деньги есть. Я ее вчера попросила занять две тысячи рублей, дала.
— Тоже мне — две тысячи.
— Олежа вот не дал, — Анжела кокетливо прищурилась. Получилось шлюховато.
— Да он и так всем должен. Будет он еще тебе давать. Да, Олежа?
— Да ну на хер, — басил Олег, вырисовывая прутиком на песке скалящуюся рожу.
Так они и беседовали, оставляя после себя черную подсолнечную шелуху, неумелые, напитанные слюной, окурки и плохие воспоминания.
— А давайте над Малой приколемся? — предложила однажды Алла, обладательница взрослого, по-бабски угрюмого лица с широким непородистым носом.
— Типа? — с особой, вопросительно-утвердительной интонацией поинтересовался Веталь.
— Типа Олежа ей назначит свидание. Эта придет. А мы будем смотреть и прикалываться.
— И в чем прикол? — в голосе Веталя звучал скепсис, который апологеты рабочего класса склонны звать здоровым.
— Ну… не знаю.