Читать интересную книгу Фениксы и сфинксы. Дамы Ренессанса в поэзии, картинах и жизни - Софья Андреевна Багдасарова

ненавижу. Сегодня мне хорошо с тобой, а тебе хорошо со мной, но, как только это изменится, мы расстанемся за секунду. Ведь мы не связаны кандалами законного брака, из которого выход для женщин – только смерть.

– Кажется, ты не очень уважаешь это таинство, ай-ай-ай!

– Выход из него – только смерть, причем, если выхода из брака ищет муж, – это будет не просто смерть, а ее убийство. А ведь это бывает так часто, особенно у вас, у знати, ведь замешаны деньги и это ваше «чувство чести»…

– У меня начинает складываться ощущение, что ты презираешь мое сословие, дорогая.

– Я очень многое не уважаю и презираю. Чем я тебе, собственно, и нравлюсь, не спорь.

– Действительно. Итак, ты начала петь хвалы своей матери.

– Моя мать Джулия Кампана родилась под Феррарой в очень простой семье. Она была удивительная красавица, и в юности ей казалось, что благодаря этому ей подвластно все, любой мужчина. Первый большой щелчок по носу она получила на родине, куда вернулась, узнав, что местный герцог Альфонсо овдовел и скучает. Она считала, что ее красоты достаточно, чтобы покорить его, но одна местная девица увела его прямо из-под носа у мамы. Такие поражения не забываются, они скрипят на зубах, как песок, причем годами. Тогда она выучила, что если у мужчины есть идеал внешности и ты в него не вписываешься, то это может привести к неудаче. Потом в Риме она стала спутницей кардинала Луиджи Арагонского, моего отца.

– Погоди, это же о твоей матери рассказывают какую-то забавную историю про дорогу?

– Ну это старый анекдот. Но правдивый! Папа Лев Х решил проложить новую дорогу в Риме, и на ее строительство были направлены подати, которые платят жрицы любви всех сортов. И вот улица замощена, мама идет по ней, и тут ее толкает какая-то разодетая дама, из богачей или знати, и требует уступить дорогу. Мама раскланивается: «Донна, простите меня, конечно же, у вас больше прав идти здесь первой, чем у меня». Эта шутка передавалась потом из уст в уста, и это помогло маме запомнить, насколько важна репутация.

– Так, значит, потом были и другие щелчки по носу?

– У любого взрослого их много, если только он разумен. В Риме мама держала дом, куда приходили многие, в особенности священники. Как ко мне сейчас – приятно проводить время за беседами между собой, ужинать, слушать музыку. К этому времени она научилась прекрасно петь и музицировать – вы, интеллектуалы, такие избалованные, любите, чтобы женщина, встречающая вас лаской, вдобавок и плясала красиво, и на стол умела накрывать изысканно, и беседу поддерживать.

– Что плохого в том, чтобы везде искать красоту?

– Мама очень умна, но ее раздражало, что те разговоры, которые порой эти попики-поэты вели у нее за обедами, слишком умны и наполнены непонятными именами старых покойников. Она чувствовала, что ей не хватает образования: примерно тогда она только научилась писать. А потом у нее родилась я. И когда я немного подросла, мама поняла, что хорошей куртизанки из меня никак не выйдет.

– Интересный вывод! – мямлит ее собеседник, из позы которого в данный момент совершенно очевидным образом следует, что куртизанка из Туллии – непревзойденная.

– Я подросла и оказалась тощей, угловатой. Носатой! Очевидно было, что не сделаю карьеры красотой и сладостностью. Но было ясно, что я все быстро схватываю и отлично запоминаю. Копить приданое, выдать меня замуж? Меня, внебрачную дочь куртизанки от священника? Конечно, можно, но мать не желала мне такой судьбы. Она тоже считает, что свобода – лучше, даже с позорными налогами и дурацкими законами против проституток.

– Честно тебе скажу, чтобы терпеть супругу с твоим резким языком, нужно, чтобы у нее было огромное приданое и очень влиятельные родственники, – отвечает ее собеседник.

– Конечно. Я не подарок. Женщина не должна быть подарком. Итак, ее друзья, умнейшие люди Рима, собрались на консилиум. И придумали, как спасти мою будущую карьеру куртизанки: меня стали растить как принцессу, как флорентийскую аристократку: «Наша Тереза будет умнее писательницы Кристины Пизанской!»

– Тереза?

– Ведь святой Туллии не существует. «Туллий» – это номен Цицерона. Мне сменили имя в честь великого римлянина и стали учить риторике. И философии. И литературе. И латыни, конечно. Музыка и танцы казались на этом фоне уже просто отдыхом. Слава богу, в список предметов для обучения вас, аристократов, не входит рисование: мое детство и без того было тяжелым, полным дисциплины и кучи преподавателей. Мать же и ее многоопытные подруги рассказали мне те женские секреты, которые докторам наук неизвестны.

– Тайны прикосновений и поцелуев.

– Нет. Ты говоришь про элементарную науку. Есть вещи намного сложнее. Главное, чему они меня научили, – как не терять голову от любви к мужчине. И другим нюансам.

– Например?

– Ты хочешь все мои тайны выведать? – со смехом отвечает куртизанка. – Например, про то, как чередовать жар и холод во взгляде при знакомстве с новым поклонником и в каком ритме надо появляться и исчезать в жизни того, кого хочешь завоевать, чтобы он загорелся азартом.

– О господи. Опаснейшее оружие! И что случилось, когда ты вступила в профессию?

– Попы оказались правы: таких, как я, еще не было. Вы привыкли, что монашки пишут гимны, а благородные дамы сочиняют эпистолы и поэмы. Как покойная Лукреция Торнабуони – мать Лоренцо Медичи, как маркиза Виттория Колонна или графиня Вероника Гамбара. От девок ожидают услаждения взора и слуха. Но отнюдь не равноправной беседы.

– Фехтовального поединка словами и цитатами, ты хочешь сказать. Я слышал, как ты диспутируешь.

– Мужчинам нравится мне проигрывать в спорах. Они удивляются, потерпев поражение от женщины. Эта неожиданность их бодрит. Они догадываются, что мне сладко подчиняться.

– Это древняя рыцарская традиция – поклонение Прекрасной Даме. Мы делаем это веками! Вспомни песни трубадуров.

– Нет, дорогой, как ты наивен… дело тут отнюдь не в рыцарстве. Это называется немного по-другому. Я тебе потом покажу. Древние римляне знали толк в этом занятии.

– А расскажи мне о Филиппо Строцци. Как он относился к твоей поэзии? Я знал его, еще когда он жил здесь и не вступил в войну с Козимо Медичи за власть над нашим городом.

– Он нравился мне. Когда он бежал в Рим из Флоренции и мы познакомились, он рассказывал о ваших местных поэтессах. Кажется, Флоренция была единственным городом, где до меня уже имелись просвещенные куртизанки, писавшие стихи. Такого не было даже в античности. Ваша публика более изысканная, чем римская, кавалеры такие образованные, поэтому традиция возникла. Забавно. Строцци рассказывал мне о женщине, которую полюбил Никколо