– Разве у них есть интерес к нашему кинематографу?
– Никто не знает, товарищ Александров, к чему у них вообще есть интерес, – предкомитета при СНК выглядел крайне серьезным. Ну да, ну да, подумал режиссер, не шутить же он сюда прикатил. – Нам докладывают из Америки, там внимание еще более пристальное. Форд, Виктор Флеминг, который эти… «Летящие по ветру»? Кинг Видор, Капра, Дисней…
– Они что, смотрят фильмы?!
– Нет, – Дукельский вздохнул. – Они участвуют в производстве.
– Зачем?! – опешил Александров.
Режиссер вспомнил летящий рядом с огромным К-7 нелепый ком, за которым тащились шупальца. Нет, конечно, он видел фотографии и кинохронику. Не все они такие. Некоторые даже слегка человекоподобны, другие – такие, в сравнении с которыми в какой-то степени человекоподобен даже этот летающий ужас… Но зачем им кино?!
– Я не знаю, товарищ Александров, – сказал Дукельский, снова поправляя очки. Только сейчас режиссер заметил, каким усталым выглядит старший майор. – Он прибудет завтра утром. Хотя, если честно, это ни о чем не говорит – он может прибыть уже сегодня, а может вообще никогда не прибыть.
– Как… – Режиссер запнулся, словно подавился воздухом на вдохе. Дукельский терпеливо ждал, и режиссер сделал вторую попытку:
– Как вы с ними общаетесь?!
– Если бы я это знал, товарищ Александров.
Дукельский повернулся и бросил через плечо:
– Я не стану вам мешать. Пожалуйста, известите меня, когда представитель появится. Мы будем ночевать в районном отделе.
Чуть прихрамывая – видно, сказывались последствия не столь давней автокатастрофы, – старший майор направился к выходу, за ним поспешили молодые лейтенанты. Один то и дело с восхищением оглядывался на стоявшую у станков в полном гриме Орлову, готовую к съемке. Любовь в ответ лучезарно улыбнулась и помахала рукой – лейтенант обомлел окончательно.
– Что он хотел? – спросила актриса, когда муж подошел к ней.
Александров безжалостно выложил всё, что рассказал ему предкомитета по кинематографии. Орлова опешила, загасила очередную сигарету прямо о станину кинокамеры и сказала категорично:
– Я не смогу работать.
– Люба, тебя никто не спрашивает, сможешь ты работать или нет. Ты должна. И я говорю уже не о размороженном проекте, лежавшем под спудом два года. Это совсем иной уровень. Когда я летел сюда, рядом был один из них. Он мог шутя уничтожить самолет, просто так, ради своей прихоти. Но я долетел. Наша жизнь теперь – цепочка вот таких случайностей, как у муравья, который несет соломинку через Красную площадь во время парада. Каждую секунду на него может наступить сапог красноармейца, наехать колесо броневика или гусеница тяжелого пятибашенного танка. Но он всё равно несет соломинку в свой дом, не думая о том, что может случиться. А тот, кто на него в конце концов наступит, даже не заметит. Или сделает это нарочно, хотя муравей ни в чем перед ним не провинился.
Орлова выслушала его внимательно, и только сейчас Григорий Васильевич заметил, что слушала его не только супруга, но и художник-постановщик, и оператор, и актеры Тяпкина и Самойлов, и рабочие… Поэтому он отступил на шаг и громко продолжил:
– Работаем так, словно ничего не случилось! Я планирую снять сегодня несколько дублей, незачем зря терять время! Что там с ткачихами?
– Они в своем общежитии, – отозвался кто-то из съемочной группы, – ждут, пока позовем в цех.
– Так зовите! – сердито крикнул Александров. – Все по местам!
Слава богу, ни вечером, ни ночью Представитель не явился. Григорий Васильевич даже успел покемарить часа четыре в узком, похожем на гроб номере местной гостиницы. Жена спала еще меньше – открывая глаза в полусне, он видел, как она сидит на подоконнике и курит в форточку.
А с утра прибежал всё тот же подобострастный Д’Актиль и доложил, приседая от испуга и важности излагаемого:
– Он уже тут! Прямо в цеху!
– Беги к Дукельскому в райотдел, – велел Григорий Васильевич.
Он наскоро побрился, освежился одеколоном из пузырька с резиновой грушей и направился к цехам Глуховской ткацкой фабрики. Шел он неторопливо, аккуратно обходя оставшиеся после ночного дождя лужицы. В конце концов, они вечны. Час или два для них – даже не секунда. Его опоздание не будет замечено. А если будет, то ему откусят голову или сделают что-то куда более ужасное, но этого всё равно не избежать – если Представитель так решил.
Он сам не знал, что увидит в цеху. Пришедшие в мир выглядели слишком разными. Может быть, это окажется чем-то, на что и смотреть-то нельзя… Но всё оказалось значительно проще. В углу цеха, возле старой поржавевшей станины, расположилась туша размером с кашалота, каким его представлял Александров. Тускло поблескивающая в свете софитов, неравномерно пульсирующая, с одним огромным глазом темно-багрового цвета. Под ним, там, где могли быть рот или нос, кустились толстые жирные щупальца. Совсем не такие, как видел Григорий Васильевич у летающего монстра. Эти были короткие и постоянно шевелились, словно искали, кого бы схватить.
От Представителя исходил сильный, густой запах. Ничего земного в этом запахе не было, с большой натяжкой его можно назвать смесью запахов скотобойни и кондитерской. Смесью, где свежая кровь и содержимое кишечника нежно сочетались с корицей и кардамоном.
В цеху, как и следовало ожидать, не было никого, кроме Кноблока. Художник-постановщик в одиночку передвигал какой-то фанерный щит, отгораживающий ненужную для съемок часть цеха. Александров помог ему, шепотом спросив:
– Борис, ты тут давно?
– С полчаса… – шепнул тот в ответ. – Пришел, а оно сидит… Молчит.
– Что делать будем?
– Снимать, что еще.
– Так нет никого. Боятся, болезные. А вот что: положу-ка я им тройную оплату. Типа форс-мажор.
– Верно, Григорий Васильевич, – одобрил Кноблок. – Положи. Мне тоже, если что.
И ободряюще подмигнул. Александров улыбнулся в ответ, и тут Представитель издал звук, похожий на тот, что издает болотная трясина. Словно огромный пузырь метана вырвался откуда-то из глубины и обрел свободу.
– Эй! – закричал режиссер, не обращая внимания на Представителя. – Все на площадку! Где директор картины?! Где оператор?
Цех понемногу заполнялся членами съемочной группы, которым Александров объяснил насчет форс-мажора. Кое-кто обрадовался, но в целом энтузиазма на лицах он не увидел. Тем не менее почти все пришли, и Григорий Васильевич велел готовиться к съемке.
Дукельский с сопровождающими лейтенантами появился, когда Орлова – неграмотная деревенская девушка Таня Морозова – уже заняла свое место у станка. Настоящие ткачихи с фабрики, снимавшиеся в фильме, были здесь же. На Представителя они старались не смотреть и держались в целом неплохо, лишь некоторые мелко крестились, чего Александров попросил в кадре не делать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});