останавливались ни на секунду, пока не упали без сил.
Рассвет. Бледное и бескрайнее небо. Прохладный и свежий воздух. Всё серо, всё блёкло. Начался точно такой же день, как и предыдущие. Будто ничего и не произошло. Но странное чувство тревоги не давало покоя муравьям. Вороний крик донёсся откуда-то издали. И тишина… Звенящая тишина. Ни до, ни после — ни звука. Именно птичий крик стал ознаменованием того, что этот мир ещё жив… Муравьи. Насекомые хотя и не были уже так голодны, но вскоре… Да, вскоре снова наступят голодные времена.
Нельзя здесь оставаться. (Паук! Помни о пауке! Он где-то рядом…) Это нелегко, но нужно двигаться дальше. Как бы ни было холодно или больно. Смерть в паучьей пасти гораздо хуже. “Паломничество к цикадьей кладези” продолжилось.
Мерзкая, зеленовато-серая погода. Капли дождя стучали в окно. Одно-единственное окно в моей комнате. Белые стены и потолок покрывали разводы плесени. Я чувствовал себя заключённым. Хоть и дверь открыта (всегда открыта), но у меня не было ни малейшего желания покидать комнату. Я преступник, которого ждёт наказание… Суровое наказание. Боль от ударов, почти настоящая, жгучая. Крик, оглушающий и пронзительный. Помню, я всегда был в ожидании чего-то подобного. Каждый день, каждый час своей жизни. Ничего не изменится уже никогда. Никогда! Никогда! Я… Даже хотел этого. Хотел ощущать на себе удары и слышать пронзительный крик. Будильник прозвенел. Противный безжалостный звук! Я бы с большим удовольствием слушал ворон за окном. Но мне нужно собираться в школу. Честно говоря, всегда её ненавидел. Единственная в нашем городке. Каждый, абсолютно каждый ныне живущий горожанин (приезжих здесь нет) когда-то её посещал. (Городовой пристально за этим следил.) Что-то помнил из тех времён. Что-то постыдное мерзкое, навсегда врезавшееся в память… Огромное здание позапрошлого столетия хранило все их детские секреты. Итак… Я здесь. Стою у самых ворот и почему-то не решаюсь войти. Наверное, я в тот день всё-таки пересилил себя. Скорее всего, даже обошлось без опоздания. Всё как в тумане… Не помню, что это был за урок. Кажется, история. Я тогда подумал, забавным было бы сейчас выйти в окно. Упасть в красную грязь. Был третий этаж. Не так уж и высоко, чтобы умереть быстро. Я снял свои ботинки и встал на подоконник. Страшно… Но я хотел развеселить друга. Хотел, чтобы он улыбнулся. Мой друг не сразу это заметил. И тогда я решил закричать. Нечто бессвязное и бессмысленное. Наконец он посмотрел на меня. Непонимание и отвращение читались в его глазах. В прекрасных зелёных глазах. Немного помедлив, он вышел вон из класса. Идиот… Идиот! Для него же стараюсь! А я… Даже не расстроился. Мне представилась чудесная возможность ещё раз восхититься изяществом его фигуры. Боже… В такие моменты я мог думать только о сексе. Когда смотрел на его нежные губы. На длинные худые ноги. Когда заглядывал в эти зелёные глаза. Однажды у нас даже всё получилось. Он делал это со мной. Ни удовольствия, ни счастья. Я ощущал только боль. Он пообещал мне банку газировки за это. Я чувствовал себя использованным и грязным. Но мне хотелось ещё…
Наверное, я неизлечимо болен. И моя болезнь очень заразна. Этот мир начал гнить. По моей вине… Симптомы этой болезни просто ужасны. Мне трудно говорить и даже думать. Хочется спрятаться, убежать от гниющего мира! Мои руки трясутся, и гудит в висках. Я ни на что не способен… Я — живой труп. К концу моё тело уже перестало меня слушаться. Я стал похож на своего отца, в последние минуты его жизни. О… Я бы всё отдал, чтобы сдохнуть быстрее! Но чуда не произошло.
Утро было долгим. По-весеннему синее небо. Тысячи ярко-жёлтых астр. Миллионы капель росы, которые падая с таким шумом, таким грохотом разбиваются о землю. И… Голова. Прекрасная голова! Там, на пригорке, среди самых ярких цветов. Она принадлежала женщине. Огромной, но одновременно хрупкой и ослабевшей. Смуглая, с синими и красными полосами по всему телу. За её пышными ресницами, за нежными веками… Тёмно-красная плоть! Муравьи выели её глаза. Кажется, эти твари уже добрались к мозгу. Она позволила им сделать это. Она… Исполосованная огромная и хрупкая. Она… Мать этого мира. Мать… Я ненавижу это слово! Что-то казалось мне в ней странным и даже уродливым. (Я заберу твоё уродство. Я растворю тебя в себе. Ты утонешь! Ты растворишься…) Это неправильно. Неправильно! Нет! Я не должен так говорить о матери. Глупец! Я окончательно сошёл с ума… Всё из-за этих чёртовых муравьёв! То, что я видел, было так странно и омерзительно. Они заползали друг на друга. Кусали. Переворачивались. Их движения напоминали танец. Насекомые прижимались друг к другу всем телом. Казалось, это было одно существо. Да, всё из-за них!
А утро было долгим… Этот пошлый мир успел поглотить меня. Я знал, что это случится. Но никогда, нет, никогда я не смирюсь. У меня есть надежда, благодаря которой и это утро, и этот луг с астрами не кажутся мне такими уж бесконечными. Так и должно быть… Всё правильно. Я не в силах изменить этот мир, но могу облегчить себе участь. И там, в конце, за мои страдания меня ждёт награда. Моя судьба сейчас — это продолжить исчезать, тем самым открыв дорогу “свежей крови”. Они должны убить муравьёв. Этих ползучих тварей, уничтожающих всё на своём пути. Иначе муравьи опустошат этот мир. Как было сотни, тысячи и миллионы лет назад. И вот сейчас… Да-да, именно в это самое время всё должно решиться. Муравьи — яд для нашего привычного миропорядка.
Где-то в высокой пожухшей траве… Череп с рыжими волосами. Муравьи плели нити из волос. Так аккуратно. Прядь за прядью. Будто бы они наверняка знали, как нужно плести. Не один час и даже не день они плели нить. Для повешения? Для святого возмездия? Ради чего всё это? Я понял… Это ради меня. Когда они вернулись за мной, мне ничуть не было страшно или досадно. Я смиренно лёг и стал ждать, когда всё закончится. Верил ли я в их силу? — Нет. Я с лёгкостью мог бы растерзать их на части! Но так было нужно. Таков замысел Божий. Я всего лишь паук… Просто жалкий паук. Моё бессмысленное и глупое существование подходит к концу. Я умер дважды… Всё повторяется.
Насекомые так изголодались, что сами стали толщиной с ту нить, которую плетут. Ноги их не слушались. Голод — единственная причина, по которой они продолжают своё