Читать интересную книгу На восток от солнца, на запад от луны: Норв. сказки и предания - Асбьёрнсен Петер Кристен

— Попробуй, попробуй их мясца! — сказал Пер и подмигнул медведю: принимайся, мол, за них!

А медведь и сам знал, что ему делать. Как начал он драть да полосовать троллей! И Пер от него не отстаёт — что есть силы лупит троллей кожаным ремнем.

Едва живые вырвались тролли из ловушки и убежали, проклиная Пера, и его башмак, и его белую киску.

С той поры тролли даже не подходили к этому дому.

Много лет спустя, незадолго до Нового года, отправился хозяин в лес — запастись дровами на праздник.

И вдруг видит — идёт ему навстречу тролль.

— Что, — спрашивает тролль, — жива ещё твоя белая киска? Может, хочет, чтобы мы опять её угостили?

— Милости просим, — отвечает хозяин, — только побольше приносите угощения. У моей киски народилось семь детёнышей, так они ещё сильнее, чем сама белая киска. Да и нравом злее…

Услышал это тролль — и припустился бежать.

— Нет уж, ты нас больше не увидишь! — кричит.

И верно, никто больше не видел здесь троллей.

Ловля макрелей

Я вырос у моря. Там, среди волн, я провёл на скалистых островах-шхерах своё раннее детство.

Моя родина славится хорошими моряками, и в этом нет ничего удивительного — здесь привыкают к морю с младенческих лет.

Едва дети научатся ходить, они уже карабкаются по утрам на прибрежные скалы и часами смотрят, как меняется море.

Они ещё бегают в одних рубашонках, а уже могут сказать, какую погоду обещает море: пососут палец, потом поднимут его и знают — с той стороны, где палец тронет холодком, и жди ветра.

А чуть только они в силах поднять весло, они уже в лодке, уже начинают опасную игру с морской стихией.

В юности я часто выходил в море с одним лоцманом, моим земляком. Это был самый смелый моряк, какого я знал в жизни. Часы, которые я провёл вместе с ним, навсегда останутся самыми счастливыми в моих воспоминаниях.

То, бывало, в легкой лодке мы охотились среди шхер за утками, гагами и тюленями, то на паруснике уходили далеко в море ловить макрелей.

С того времени море всегда неудержимо тянет меня к себе.

Но я не собираюсь предаваться мечтам о прелести морской жизни. Лучше расскажу одну историю, которую я слышал от моего старого друга лоцмана, а теперь хочу поведать вам.

Года три тому назад я приехал к себе на родину. Вместе с моим старым другом мы провели несколько дней в море, возле самых далеких шхер.

Мы плыли на большом парусном судне. Команда состояла из Расмуса Ольсена (так звали моего друга), лоцманского юнги и меня.

Однажды на рассвете мы вышли в открытое море, чтобы ловить макрелей.

Слабый ветерок с берега не мог разогнать тяжелый туман, окутывавший шхеры и голые скалы.

Вокруг нас с хриплым тревожным криком летали чайки, пронзительными голосами перекликались ласточки, а касатки, словно смеясь над кем-то, выкрикивали своё «клик, клик!».

Серо-свинцовое море было спокойным, и только изредка его застывшую гладь разбивал чистик, нырок или стонущий тюлень.

Расмус сидел у руля, а юнга то и дело перебегал с носа на корму, с кормы на нос.

Мой друг Расмус Ольсен был высокий, широкоплечий человек. Лицо его — загорелое, обветренное — казалось простым и добродушным, но во взгляде его серых умных глаз было что-то строгое и пристальное. Так смотрит человек, который привык встречать в жизни опасности.

Когда он сидел — огромный, коренастый — на корме, в своей зюйдвестке, натянутой на самые уши, в широкой серо-желтой куртке, окутанный утренним туманом, казалось, что это не обыкновенный человек, а викинг, появившийся, как привидение, из старинных легенд.

Правда, викинги не курили табака, а Расмус Ольсен пользовался им в своё удовольствие.

— Ветер совсем слабый, — сказал Расмус, поглядывая по сторонам и извлекая из глубокого кармана маленькую, дочерна обкуренную глиняную трубку. — Берестяную лодочку и то не перевернёт… Вчера вечером, на закате, облака какой ветер сулили! А сейчас и зюйдвесткой ветер не собрать, не то что парусом!

— Впереди как будто проясняется, — сказал юнга. Он работал веслом на правом борту, чтобы лодку не относило течением к западу.

— Какое там проясняется! — проворчал Расмус. — Ветра не будет, пока не поднимется солнце. А уж тогда его будет больше, чем нам нужно.

Однако скоро потянуло свежим ветерком, так что мы могли отложить вёсла, и наше судно быстро заскользило навстречу открытому морю.

Туман как будто растаял, и мы теперь различали в голубоватой дымке берег и скалистые островки. А впереди лежало бесконечное море, чуть красноватое под лучами утреннего солнца.

И чем выше поднималось солнце, тем яснее становилось небо, тем свежее задувал ветер с моря.

И вот наконец потянул настоящий макрельный ветер.

Скоро мы и вправду напали на косяк макрелей.

Мы закинули удочки и одну за другой стали вытаскивать этих серебристых обитателей моря.

Но радость наша, как всегда, была недолгой.

К середине дня ветер окреп. На море поднялась волна. Удочки пришлось убрать, потому что грузила выбрасывало на поверхность и они прыгали на волнах как щепки. Шквал то и дело обрушивался на нашу скорлупку, обдавая солёной водой и пеной паруса и мачты.

Юнга сидел в большом люке и от нечего делать болтал ногами. Иногда он заглядывал в каюту — посмотреть на часы, которые хранились в большом красном корабельном сундуке.

— Всё любуется на свои часы и сундук, — сказал Расмус, хитро подмигивая мне. — Да и то сказать, он не зря ими дорожит. Если бы не эти часы и сундук, лежать бы ему теперь на дне моря и кормить рыб.

— Как же так? — удивился я. — Как это часы и сундук спасли его? Расскажите-ка мне, как это случилось.

Ну, слушайте, коли охота, — сказал Расмус. — Случилось это в прошлом году в октябре. Сильный шторм застал нас, меня вот с этим морским волком — он показал на юнгу, — в открытом море. Я едва удерживал наше судёнышко. И вдруг вижу — идет голландец, голландское, значит, судно. Стал я подавать знаки, чтобы нас взяли. Гоню парня вперёд, чтобы первым на голландца переходил, а он чего-то копается, что-то ищет. Ну, а тут накатил на наше судёнышко огромный вал и смыл меня. Уж не помню, как меня вытащили. Открыл я глаза, а моей лодки уже не видно. Говорят, перевернулась она, накрыла моего юнгу — вот этого самого пострела — и пошла ко дну. Я и жизни не рад был. Думаю, как на берег без него вернусь?.. А знаете, кого я увидел первого, когда на землю ступил? Его, моего юнгу. Держит в руках свои часы и говорит:

— А часы я всё-таки спас! И они даже идут!

— Скажи спасибо, что сам спасся, — говорю я ему. — Ну а лодку нечего жалеть, хоть и стоила она мне двести пятьдесят талеров. И паруса ещё были новёхонькие!..

Вы спросите, как он спасся? А вот как… Ведь недаром говорят: кому на роду не написано, тот не утонет. Да, да, так оно и есть. Так вот представьте себе — впереди нас шёл бриг. Вдруг команда слышит — кто-то кричит. Матросы туда-сюда — никого нет. А крик слышен. Наконец подбежали к носу и видят — на волнах прыгает, как мячик, сундук, на сундуке сидит мой юнга и в одной руке держит над головой свои часы, чтобы водой их не замочило.

Ну, капитан дал сигнал рулевому: «Задний ход!» — чтобы моего мореплавателя не опрокинуть, и матросы бросили ему канат. Обвязал он этим канатом сундук, да так, вместе с сундуком, его и вытащили на палубу.

Пока Расмус рассказывал, юнга сидел с самым безразличным видом, словно это его не касается, и по-прежнему болтал ногами.

Между тем ветер стих, и мы снова принялись удить рыбу.

Но Расмус всё время поглядывал на небо и недовольно качал головой.

— На юге опять что-то собирается, — сказал он, раскуривая свою трубку. — Утренний ветерок — это только закусочка. Увидите, нам ещё хорошо достанется! Даже рыба это знает — не клюёт больше. И птицы, слышите, как испуганно кричат? Да, к вечеру разыграется чертовская погода…