— Это же спирт. Это должно быть неприятно.
— Возможно, дело и, правда, в опыте.
— А, может, ты просто должен помолчать, и тогда боль сама собой отступит. М? Тебе так не кажется? — Я сосредоточенно обрабатываю рану, сморщив лоб. — Ты так ворчишь, я и не удивлена, что у тебя все взвывает от боли. Как старик.
— Не понимаю.
— Не понимаешь, почему я не удивлена?
— Почему помогаешь мне? — Он вдруг берет меня за руку и опускает ее вниз, чтобы я прекратила пытку. Он глядит на меня широко и отчаянно, и придвигается ближе. — У тебя могут быть неприятности. Ты знаешь об этом?
— Может, мне все равно на неприятности.
— Тогда неприятности будут у твоей семьи.
— Ох, — я усмехаюсь, — это вряд ли.
— Но если нас поймают, то накажут. Обоих.
— И что? Что они сделают? Поверь, я чертовски устала следовать этим правилам, и не думаю, что общество потеряет важное звено, если меня убьют. Куда важнее для меня быть человеком, а не чудовищем. И я бы не оставила тебя умирать. Понимаешь? Это дико. Это неправильно, а не мое желание помочь незнакомцу. И если меня накажут, ну, и пусть.
— Ты странная.
— Ты тоже пока что меня не убил. Так может, мы боимся не того, чего следует?
— И чего следует бояться?
— Не знаю, — задумчиво выдыхаю, — бессердечности, равнодушия, или столкновений у истоков Броукри. За что ты дерешься? Почему ходишь на площадь? Неужели вы думаете, что ваши бои что-то изменят? Денег с той стороны не прибавится, а наша жизнь останется такой же серой и бессмысленной, скованной обязательствами, правилами и регламентом.
— Мы боремся за свободу.
— Нет, вы просто калечите друг друга.
— Это, как шахматная доска, спасительница. Сначала ход делает ваша сторона, потом наша. И никто не отдает последнее слово врагу.
— И поэтому умирают люди. Ох, очень умное решение! Добиваться свободы, лишая жизни своих собратьев. Ну, и как? Работает? Ты уже ощущаешь себя независимым?
— Да, что ты знаешь, ты…
— Я знаю, что вчера ты мог умереть. — Недовольно сжимаю пальцы. — И не было бы никакого прока в этой свободе. В шести фунтах под землей всем абсолютно без разницы, что творится на поверхности.
— Но я не умер.
— Потому что тебя спас твой злейший враг.
Я поднимаюсь на ноги и протяжно выдыхаю. Парень все глядит на меня, а мне вдруг хочется вырваться на воздух и оказаться как можно дальше от этого разговора. Вешаю на плечо сумку. Достаю еду и кладу ее на маленькую тумбочку у окна.
— Это от Марии. От еще одной злой ведьмы, что насильно держит тебя на чердаке.
— Ты уходишь?
Он смотрит на меня как-то странно, а я смущенно ерзаю на месте. Дергаю уголками губ и говорю:
— Я приду завтра. Надеюсь, ты не сбежишь. Ты ведь не сбежишь?
— Возможно.
— Отлично. — Усмехаюсь и неуклюже помахиваю рукой. — До встречи.
— Пока, спасительница.
Я вырываюсь из дома и несусь вдоль улицы, глупо улыбаясь. Почему-то в груди все горит. Я обхватываю себя пальцами за талию и продолжаю бежать вперед, не контролируя сердцебиение и не думая о том, что скажут мои родители, если узнают правду. Смотрю на солнце и зажмуриваюсь, словно желтоватые лучи ослепляют меня, сверкая и переливаясь в оконных рамах. Интересно, где еще солнце так же ярко светит? На той стороне? Нет, там всегда мрачно. Или это мое воображение?
В детстве я думала, что люди за стеной несчастные, ведь редко улыбаются. Потом до меня добралась, порой, ненужная истина: мы тоже мало смеемся. И, тем не менее, в наших домах свет горит долго, люди общаются, лживо и натянуто улыбаются, но улыбаются же! А за стеной темнеет рано. И звуки оттуда доносятся тихие… Мэлот как-то сказал мне, что бедняки не умеют отдыхать. Что они хмурые и раздраженные, потому что ничего собой не представляют. Теперь я понимаю, что отдыхать им попросту некогда.
Внезапно перед собой я вижу смутный образ. Он похож на цель, ради которой стоит просыпаться по утрам, ради которой стоит меняться и менять то, что тебя окружает.
Я могу ходить к незнакомцу каждый день! А он мне расскажет о том, что творится за стеной. Неужели все так плохо? Как они живут? Что едят? Где работают? Почему они так люто ненавидят людей из заречья? Дело в зависти или в безысходности?
У меня так много вопросов! Я бы с удовольствием перебралась через завесу, чтобы воочию увидеть их жизнь, прикоснуться к ней, стать ее частью. Я хочу их понять.
Мы живем рядом столько лет, но еще ни разу мне не удавалось пересечь границу. Но почему? Что пугает моих родителей? Неужели они не обращают на ужасы, происходящие за стеной, внимания? А, может, им все равно? Как и на меня, как и на Мэлота. Как и на все вокруг. Или же, едва я переступлю черту, люди из-за стены убьют меня, ведь терпеть не могут тех, кто живет иначе. Наверняка, дочь де Веро — ценный товар и предмет успешной сделки. Так с какой стати им быть милыми, когда на счету каждый цент?
Дохожу до дома и убираю с лица глупую улыбку, не желая попасться на содеянном. Но не так-то просто взять себя в руки. Впервые за девятнадцать лет я чувствую перемены. Впервые мне интересно жить дальше, потому что я понятия не имею, что меня поджидает. И голова от этого идет кругом, все тело трепещет в предвкушении новой встречи с парнем и колотится в догадках и сомнениях. Я нарушаю правила, иду против воли родителей, что опьяняет меня покрепче алкоголя, покрепче любых иных напитков, горящих или горьких. Я вырываюсь из ловушки! Боже, как же это…вдохновляюще. К чему сидеть дома? К чему ждать завтрашнего утра? Разберусь с мамой, помаячу перед братом и вновь побегу в дом к Марии. Да, так и сделаю. Меня никто не хватится. Я никому не нужна.
Отталкиваю от себя широкие двери и, будто первопроходец, захожу в дом, уверенно и гордо расправив плечи. Руки чешутся от нетерпения, а на лице играет кривая ухмылка, и если бы я умела танцевать, то протанцевала бы до комнаты, виляя бедрами, как давнейшая подруга матери — Роберта, когда выпьет несколько бокалов мартини.
Мычу себе что-то под нос, поднимаюсь по лестнице и внезапно ощущаю, как нечто тяжелое наваливается на меня со спины. Со стуком сумка падает с моего плеча, а изо рта вырывается сиплый стон. Я широко распахиваю глаза и слышу:
— Что ты сделала? — Мэлот с силой выворачивает мне руку. Я визжу от боли и крепко закрываю глаза, борясь с неумолимым ужасом, подскочившим к горлу. — Когда ты сказала родителям? Когда успела?
— О чем ты говоришь!
— Не ври мне!
— Мэлот, мне больно! — я рычу и резко отталкиваюсь от брата.
Знаю, у меня не хватило бы сил выбраться, если бы он не позволил, но, тем не менее, я ощущаю странный прилив сил. Выпрямляюсь и пихаю парня по груди так сердито, что запястья неприятно стонут.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});