Читать интересную книгу Тэсс из рода дЭрбервиллей. Джуд Незаметный - Томас Гарди

Все участницы процессии были одеты в белые платья — веселый пережиток далеких дней, когда беззаботность и май были синонимами, — дней, предшествовавших тому времени, когда привычка заглядывать далеко вперед стерла яркость эмоций. Сначала, построившись попарно, они обошли вокруг деревни. Идеал и реальность слегка повздорили, когда солнце осветило шествие и фигуры четко выделились на фоне зеленых изгородей и домов, обвитых ползучими растениями, ибо, хотя все участницы процессии одеты были в белые платья, здесь не было двух одинаковых белых тонов. Иные платья сияли снежной белизной, в других проглядывал синеватый оттенок, тон третьих, облекавших особ постарше (и, быть может, пролежавших сложенными много лет), казался желтовато-мертвенным, и сшиты они были по моде времен Георгов{6}.

Однако этих женщин и девушек отличало не только белое платье: каждая из них несла в правой руке жезл — ивовый прут, с которого была содрана кора, — а в левой букетик белых цветов. И каждая должна была сама снять кору с прута и выбрать цветы для букета.

В процессии участвовало несколько женщин средних лет и даже пожилых, — их серебряные жесткие волосы и морщинистые лица, исхлестанные временем и невзгодами, странно не вязались с окружающим весельем, вызывая если не насмешку, то, во всяком случае, глубокую жалость. В сущности, о каждой из этих женщин, отягченных заботами и опытом, — о каждой женщине, чьи годы приближают ее к возрасту, о котором она скажет: «Он не дает мне радости»{7}, можно было бы узнать и рассказать гораздо больше, чем о молодых их товарках. Но оставим пожилых ради тех, в чьих жилах кровь пульсирует быстро и жарко.

Молодые девушки были здесь в большинстве, и роскошные их волосы отливали в лучах солнца золотыми, черными и каштановыми тонами. У одних были красивые глаза, у других — красивый нос или красивый рот и фигура, но почти никто из них не обладал всем этим одновременно. Было заметно, что, выставляя себя напоказ, они нарочно сжимают сурово губы, не умеют нести голову высоко и не могут стереть с лица смущение, — это были настоящие деревенские девушки, непривычные к тому, чтобы на них глазели.

Их всех равно пригревало солнце, но у каждой было и свое маленькое солнышко, в лучах которого грелась душа: какая-нибудь мечта, привязанность, фантазия или хотя бы туманная, слабая надежда, которая, не получая нищи, чахла, быть может, но продолжала жить, как живут надежды. И потому все были беззаботны, а многие веселы.

Они обошли трактир «Чистая капля» и уже сворачивали с большой дороги к воротам, чтобы выйти на луг, когда одна из женщин воскликнула:

— Господи помилуй! Смотри-ка, Тэсс Дарбейфилд, уж не твой ли это отец едет домой в карете?!

Услышав это восклицание, одна молоденькая участница процессии повернула голову. Это была красивая девушка, быть может не более красивая, чем некоторые другие, но подвижный алый рот и большие невинные глаза подчеркивали ее миловидность. Волосы она украсила красной лентой и среди женщин, одетых в белое, была единственной, которая могла похвастаться таким ярким украшением. Оглянувшись, она увидела, что Дарбейфилд едет по дороге в фаэтоне, принадлежащем «Чистой капле», которым правит кудрявая мускулистая девица с засученными выше локтя рукавами. Девица эта была веселой служанкой трактира и, исполняя свою роль фактотума{8}, превращалась иногда в конюха и грума. Дарбейфилд, откинувшись на спинку сиденья и блаженно закрыв глаза, помахивал рукой и медленно тянул речитативом:

— У — меня — в Кингсбире — есть — большой — семейный — склеп — и — рыцари — предки — лежат — там — в свинцовых — гробах!

Члены клуба захихикали — все, кроме Тэсс, которую, казалось, в жар бросило оттого, что ее отец служит предметом насмешек.

— Он устал, вот и все, — поспешно сказала она, — и договорился, что его подвезут, потому что наша лошадь должна сегодня отдыхать.

— Ну и простушка же ты, Тэсс! — отозвались ее товарки. — Он хлебнул сегодня на базаре. Ха-ха!

— Слушайте, я ни шагу не ступлю дальше, если вы будете над ним смеяться! — крикнула Тэсс, и румянец, горевший на ее щеках, разлился по лицу и шее. На глазах у нее показались слезы, и она отвернулась. Товарки, заметив, что обидели ее, не сказали больше ни слова, и процессия продолжала путь. Гордость не позволила Тэсс оглянуться еще раз, узнать, о чем, собственно, говорил ее отец; и она шла вместе с процессией к лугу, где должны были начаться танцы. Но когда они пришли к этому месту, Тэсс уже обрела утраченное душевное равновесие и, похлопывая свою соседку ивовым прутом, болтала, как всегда.

В эту нору жизни Тэсс Дарбейфилд была лишь сосудом эмоций, не окрашенных опытом. Хоть она и училась в сельской школе, но не совсем отделалась от местного произношения, — а для диалекта этой области характерным являлось злоупотребление звуком «э», правда не уступающим по выразительности ни одному другому в человеческой речи. Пухлые алые губы, с которых столь часто срывался этот звук, еще не были твердо очерчены, и, когда девушка, умолкая, сжимала их, нижняя губа чуть-чуть приподымала верхнюю.

В лице ее все еще таилось что-то детское. И сегодня, несмотря на ее яркую женственность, щеки ее иной раз наводили на мысль о двенадцатилетней девочке, сияющие глаза — о девятилетней, а изгиб рта — о пятилетней крошке.

Однако мало кто это замечал, и почти никто над этим не задумывался. Изредка какой-нибудь прохожий долго смотрел ей вслед, очарованный ее свежестью, жалея, что больше ее не увидит, но почти для всех она была красивой деревенской девушкой — и только.

Больше не видно и не слышно было Дарбейфилда в триумфальной его колеснице, управляемой конюхом женского пола, и когда процессия достигла луга, начались танцы. Так как мужчин в этой компании не было, то сначала девушки танцевали друг с другом, но к концу трудового дня мужское население деревни вместе с зеваками со всей округи и любопытными прохожими собралось у изгороди и, казалось, не прочь было принять участие в танцах.

Среди зрителей находились трое молодых людей, принадлежавших к иному общественному кругу; за спиной у них висели маленькие сумки, в руках они держали крепкие палки. Сходство их и небольшая разница в возрасте показывали, что они братья; так оно и было на самом деле. Старший носил костюм помощника приходского священника — белый галстук, закрытый жилет, шляпу с узкими полями; второй был студентом; во внешности младшего не было ничего характерного, — в его глазах и в костюме чувствовалось что-то вольное, не стесненное рамками, подсказывающее, что вряд ли он уже нашел свою профессиональную колею; оставалось предположить, что он только лишь нащупывает свой путь в жизни.

Эти три брата сообщили случайному знакомому, что они проводят каникулы, совершая прогулку по долине Блекмур, и путь их лежит из города Шестона, с северо-востока на юго-запад.

Они остановились у калитки, которая вела на луг, и осведомились, по какому случаю эта пляска и почему девушки одеты в белые платья. Два старших брата явно не намерены были мешкать здесь, но третьего, казалось, забавляла эта стайка девушек, танцующих без кавалеров, и он не спешил продолжать путь. Сняв дорожную сумку, он положил ее вместе с палкой у изгороди и открыл калитку.

— Что ты задумал, Энджел? — спросил старший.

— Я не прочь пойти и поплясать с ними. А почему бы нам всем не остаться здесь на минутку, — нас это надолго не задержит.

— Вздор! — отозвался первый. — Танцевать на людях с толпой деревенских дикарок! А что, если нас увидят? Идем, а не то стемнеет раньше, чем мы доберемся до Стоуркэстла, а ближе нам негде переночевать; да, кроме того, перед сном мы должны прочесть еще главу из «Отпора агностицизму», раз уж я потрудился взять эту книгу.

— Хорошо, я догоню вас с Катбертом через пять минут. Не останавливайтесь; даю слово, что я вас догоню, Феликс.

«Тэсс из рода д’Эрбервиллей»

Двое старших неохотно расстались с братом и пошли дальше, захватив его дорожную сумку, чтобы тому легче было их догнать, а младший прошел на луг.

— Какая жалость, мои милые! — галантно обратился он во время перерыва в танцах к девушкам, стоявшим поблизости. — Где же ваши кавалеры?

— Они еще не кончили работать, — ответила самая бойкая. — Скоро они явятся. А пока не хотите ли быть нашим кавалером, сэр?

— Разумеется. Но вас много, а я один.

— Все лучше, чем ничего. Очень уж скучно танцевать девушке с девушкой. Никто тебя не обнимет, не прижмет. Ну-ка, выбирайте!

— Шш… не приставай! — сказала другая, более застенчивая.

Получив приглашение, молодой человек окинул всех взглядом и попытался сделать выбор, но так как этих девушек он видел впервые, то решить было нелегко. Он пригласил чуть ли не первую, какая ему попалась на глаза, — это была не та, которая с ним говорила, хоть именно она на это и рассчитывала, и не Тэсс Дарбейфилд. В битве жизни родословное древо, предки, покоящиеся в склепах, славное прошлое и наследственные черты д’Эрбервиллей не помогали пока Тэсс и даже не делали ее более привлекательной в глазах кавалеров по сравнению с простыми крестьянками. Немногого стоит нормандская кровь, если нет викторианского богатства.