Потом он услышал чей-то пронзительный крик, и вдруг три человека на балконе стали громко смеяться.
– Ха-ха-ха! – покатывался один из них, рыжеволосый, в ярко-красном плаще. – Когда проснется Спящий! Ха-ха-ха!
Еще со смехом он оглянулся назад, в сторону галереи, – и замер. Лицо его сразу изменилось. У него вырвался возглас испуга. Двое других быстро обернулись в ту же сторону и тоже окаменели. На их лицах выразилась растерянность, почти ужас.
У Грехэма вдруг подогнулись колени. Его рука, державшаяся за колонну, соскользнула. Он покачнулся и упал ничком.
Глава 4
Отголоски волнений
Последним впечатлением Грехэма, прежде чем он лишился чувств, был оглушительный звон колоколов. Впоследствии ему рассказали, что час он был без сознания, между жизнью и смертью. Когда он наконец пришел в себя, он снова лежал на своем прозрачном гуттаперчевом ложе. Во всем теле и в сердце он ощущал живительную теплоту. Он заметил, что рука его по-прежнему забинтована, но странный резиновый прибор был снят. Его окружала все та же белая рама, но заполнявшее ее зеленоватое стекловидное вещество исчезло. Над ним стоял человек в темно-лиловом плаще – один из тех троих, которых он застал на балконе, – и внимательно всматривался в его лицо.
Откуда-то издалека слабо, но назойливо доносились трезвон и смешанный многоголосый гул. В его воображении встала картина огромной кричащей толпы. Потом сквозь этот шум до него долетел короткий резкий стук, как будто где-то вдали захлопнулась тяжелая дверь.
Он повернул голову.
– Что все это значит? Где я? – с усилием выговорил он.
Тут он увидел рыжего человека – того самого, который первым заметил его. Чей-то голос, ему показалось, спросил: «Что он говорит?» – и другой ответил шепотом: «Молчите».
Потом заговорил человек в лиловом. Он говорил по-английски, с легким иностранным акцентом.
– Не бойтесь, вы в безопасности, – сказал он пониженным голосом, как говорят с больными. – Из того места, где вы заснули, вас перенесли сюда. Вы пролежали здесь довольно долго. Все это время вы спали. У вас была спячка, транс.
Он сказал еще что-то, чего Грехэм не расслышал, потом взял поданный ему кем-то флакон. Грехэм ощутил на лбу прохладную струю какой-то ароматической жидкости, которая удивительно освежила его. Ощущение было такое приятное, что у него от удовольствия сами собою закрылись глаза. Когда он их снова открыл, человек в лиловом спросил его:
– Что, теперь лучше? – Это был еще молодой человек, лет тридцати, с остроконечной белокурой бородкой и с приятным лицом. Его лиловый плащ был застегнут у горла золотою пряжкой. – Лучше вам теперь?
– Да, – ответил Грехэм.
– Вы проспали… некоторое время. Это был каталептический сон. Вы слышите? Каталепсия!.. У вас, должно быть, теперь очень странное ощущение. Но вы не волнуйтесь: все будет хорошо.
Грехэм молчал, но эти слова возымели свое действие: он успокоился. Взгляд его с выражением вопроса перебегал поочередно на каждого из троих окружавших его людей. Они тоже смотрели на него как-то особенно. Он знал, что он должен быть где-то в Корнуэлсе, но представление о Корнуэлсе совершенно не вязалось с этими новыми впечатлениями. Вдруг он припомнил то, о чем думал в Боскасле в последние дни перед своим каталептическим сном. Тогда это было у него почти принятым решением, но почему-то он все не мог собраться привести его в исполнение. Он откашлялся и спросил:
– Телеграфировали ли моему двоюродному брату Уормингу? Улица Чэнсери-Лэн, двадцать семь?
Они внимательно слушали, стараясь понять. Но ему пришлось повторить свой вопрос.
– Как странно он произносит слова, – шепнул рыжий молодому человеку с белокурой бородой.
– Он имеет в виду электрический телеграф, – пояснил третий, юноша лет девятнадцати-двадцати с очень милым лицом.
– Ах, я дурак! И не догадался! – вскрикнул белокурый. – Не беспокойтесь, будет сделано все возможное, – прибавил он, обращаясь к Грехэму. – Только, боюсь, трудновато будет… телеграфировать вашему кузену. Его нет в Лондоне… Но, главное, вы не волнуйтесь и не утомляйте себя этими мелочами. Вы проспали очень долго, и вам необходимо окрепнуть – это прежде всего.
– А-а, – протянул Грехэм неопределенно и замолчал.
Все это было очень загадочно, но, очевидно, эти люди в необыкновенных костюмах знали лучше, что нужно делать. А все-таки странные люди, и комната странная… Должно быть, он попал в какое-нибудь только что основанное учреждение… Тут его осенила новая мысль… подозрение. Может быть, это помещение какой-нибудь публичной выставки? И он пролежал здесь все это время? Как мог Уорминг допустить это?.. Ну, хорошо же: если так, он ему покажет, он с ним поговорит!.. Но нет, не может быть. На выставку не похоже. Да и где же видано, чтобы выставляли напоказ голого человека?
И вдруг неожиданно для себя он понял, что с ним случилось. В один миг, без всякого заметного перехода от подозрения к уверенности, он понял, что спячка его длилась бесконечно долго. Теперь он знал так твердо, словно разгадал каким-то таинственным путем чтения мыслей, что означал этот почтительный, почти благоговейный страх, написанный на лицах окружавших его людей. Он смотрел пронзительным взглядом. И в этом взгляде они, казалось, тоже прочли его мысль. Губы его зашевелились: он хотел заговорить и не мог. И почти в то же мгновение у него явилось необъяснимое побуждение утаить свое открытие от этих людей, желание говорить совершенно прошло. Он молча смотрел на свои голые ноги, весь дрожа.
Ему дали выпить какой-то розовой жидкости с зеленоватой флуоресценцией и с привкусом мяса, и силы его быстро поднялись.
– Это… помогает… Мне лучше теперь, – выговорил он с трудом.
Кругом послышался почтительный шепот одобрения.
Так и есть: он спал страшно долго. Может быть, год или больше. Теперь он знает наверняка. Он снова сделал попытку заговорить, но снова ничего не вышло. Он поднес руку к горлу, откашлялся и с новым отчаянным усилием попробовал в третий раз.
– Долго ли… – начал он, стараясь говорить ровным голосом, – долго ли я спал?
– Да, довольно долго, – ответил белокурый молодой человек, быстро переглянувшись с остальными.
– Сколько времени?
– Очень долго.
Грехэм вдруг рассердился.
– Ну да, я понимаю, – сказал он с нетерпением. – Понимаю, что долго. Но я хочу… хочу знать, как долго. Год? Или, может быть, больше? Несколько лет, может быть? Я хотел еще что-то… Забыл что… У меня путаются мысли. Но вы… – он вдруг зарыдал, – зачем вы от меня скрываете? Скажите, сколько времени…
Больше он не мог говорить. Тяжело дыша и утирая слезы, он молча сидел, ожидая ответа.
Они вполголоса о чем-то советовались между собой.
– Ну что же? Сколько лет? –