Читать интересную книгу Два апреля - Алексей Кирносов

- Послушай, Иван! Ведь можно взять ее с собой. - Соломон остановился и стал трясти его за локоть. - Ты будешь первым олухом на свете, если этого не сделаешь.

- Не сделаю, - сказал Овцын.

- Почему?

- Ни к чему этот салат. Не уважаю.

- Принципы имеешь, - вздохнул Соломон, отпустил его локоть и побрел дальше.

Потом, уже в свеженькой, пахнущей нагретой краской каюте, он продолжил:

- Иметь принципы - это роскошь, не каждому доступная. Когда твердо знаешь, что справишься со всеми обстоятельствами жизни, что нет такой силы, которая собьет тебя, свихнет с пути, тогда можно завести себе принципы. Заводи принципы, поступай в соответствии с ними и чванься...

- А может, наоборот? - спросил Овцын. - Может быть, принципы помогают человеку справиться с обстоятельствами жизни?

- Ерунда, - печально сказал Соломон. - Какой же принцип поможет мне плавать? Нет такого принципа. А извернулся, нашел блат - вот я и на судне.

Он нежно погладил бронзовый обод иллюминаторного стекла.

- В очках ты прилично видишь? - спросил Овцы.

Соломон покачал головой.

- Не очень. Я и цвета не различаю. Весь мир как черно-белое кино. Но ты не беспокойся, Иван. Я всю работу по судну буду делать. Ты только будешь стоять в крахмальном воротничке на мостике - и никаких других забот... - Вдруг он осекся, переменился в лице. Помолчав, он тихо произнес: - Дурак я цельносваренный... Еще и Марину советовал взять... Скажи честно, ты из-за меня на этот рейс согласился?

- Чушь, - сказал Овцын. - Чего это тебе и голову взбрело? Давай заниматься судном. Завтра надо выйти. Тянуть незачем.

Назавтра, с первой разводкой мостов, в неподсильной человеку прекрасности ясной петербургской ночи, оглушенные безумной гармонией прощания, черной невской воды - бегущей, уходящей и нескончаемой, -колдовства огней, выхватывающих из тьмы драгоценное, возвышенные соитием красоты и силы созданного человеком мира, управляя частью этого мира, они ушли в рейс. С плеском падали тросы. На набережной, там, где повисли между пушками старинные цепи, недвижимо стояла Марина. Что творилось в ее душе, кто знает? Могла ли она верить в реальность всего случившегося?

Когда они вернулись, - через десять дней, а не через неделю, потому что пришлось пережидать шторм и Беломорском порту, - полы в Соломоновой квартире сверкали, оконные стекла были вымыты, и посуда стояла не в платяном шкафу, а в симпатичном буфетике. Довольное порядком жизни солнце свободно лилось сквозь мытые окна и сверкало на дверцах этого симпатичного буфетика.

- Позвольте... - удивился Соломон.

- Не позволю, - сказала Марина и поцеловала его в щеку. - Это подарок.

Сгорбившись, и потерев щеку, Соломон произнес:

- Я специалист по мебели. Этот подарок стоит тридцать шесть рублей. Сам продавал.

Он полез за бумажником.

- Не порти праздник, - остановил его Овцын и отослал в магазин.

Когда Соломон, выспросив подробные инструкции, наконец, ушел, они

обнялись и стояли молча, не зная времени, не говоря, не думая, только ощущая друг друга. Весь рейс, все эти десять дней, чертовски тяжелых и необыкновенно значительных, он ждал только этого - обнять ее, замкнуть глаза, ощутить тепло гибкого тела, упругость обвивающих рук и пряный запах женщины, истосковавшейся по ласке.

И когда все улеглось, тоже было хорошо, и дышать, стало свободно. Счастье вдруг потекло медленно, плавно, обволакивая душу покоем, подобным сну. Он раскрыл глаза и увидел, что Марина отстранилась от него, что она просто смотрит - и счастлива.

- Скажи же что-нибудь, - сказала Марина.

- Что можно сказать... - ответил он, отпустил ее и отошел к окну, чтобы прижать лицо к холодному стеклу.

- Что ты меня любишь, что это у тебя впервые в жизни. Скажи.

- Это у меня впервые в жизни, - сказал он. - Я люблю тебя.

«Зачем она так? - подумал он. - Человек должен говорить без слов, только тогда это правда».

- Ты забыл ту, первую? - настойчиво спросила Марина.

- Это другое.

- Почему? Как это было? - продолжала она спрашивать.

Он рассказал:

Тогда мне было двенадцать лет. Когда мне стало четырнадцать, я сказал ей по телефону, что люблю ее, и то лишь потому, что на следующий день ее увозили в другой город. Даже в другую страну, если быть точным. В семнадцать я первый раз поцеловал ее. С тех пор мы не встречались. Надеюсь, больше вопросов не будет.

- Ты любишь ее, а не меня.

- Пускай, если тебе так интереснее, - сказал он.

Она подошла к нему, обняла, прижалась. Но ему стало вдруг одиноко и неприютно, беспокойство овладело душой. Он отодвинул ее, посмотрел в лицо. Лицо было холодным, красивым, чужим.

Он думал, что ей сказать, но раздался шум в прихожей.

- Пришел Соломон, - сказал он.

Соломон принес вина и много вкусных закусок. Он принес холод улицы и простую радость. Марина нашла в кухонном столике мускатный орех и корицу, она слила разные вина в кастрюлю, насыпала пряностей и поставила на плиту.

- Как мы это назовем? - спросил счастливый Соломон, глодая сыр.

- Глинтвейн, - сказала Марина.

- Банально, - отверг Соломон. - Назовем это «Боже мой!».

- Плагиатство, - возразил Овцын. - Было у Грина.

- Я думал, вы не знаете, - смутился Соломон.- Извините.

- Назовите это «Марина», - сказала Марина.- Я не возражаю.

Они пили горячую «Марину», говорили о том, что было, и о том, что будет, и постепенно, глоток за глотком, слово за словом, уходили из предметного мира. Соломой взял книгу и стал читать стихи, простые и исполненные мудрости, той мудрости, которая учит беречь радость, потому что сама родилась в страдании. Соломон читал без очков, при слабом свете, держа книгу далеко от глаз. Проследив взгляд Соломона, Овцын понял, что он читает наизусть.

- Это Заболоцкий, - сказал Соломон. - Тупицы, вы не знаете Заболоцкого, о чем с вами говорить?

Потом он сник и положил голову на скатерть.

- Почему так быстро? - спросила Марина.

- Он очень устал в рейсе, - сказал Овцын. - Не все было так просто и беспечно, как мы тут рассказывали.

- Сам дурак, - пробубнил Соломон в стол.- Заболоцкого не знаешь. Ты и Багрицкого не читал, задница в ракушках, капитан Кукиш... У старой пристани, где глуше пьяниц крик, где реже синий дым табачного угара, безумный старый бриг Летучего Корсара раскрашенными флагами поник... Успокойтесь, голубки-горлинки... Я сейчас уйду. Безумный старый Соломон еще не поник. Его раскрашенные флаги еще реют над морями...

Соломон потянулся за стаканом, но рука его упала на стол, процарапала ногтями по скатерти.

- Иван, сделай что-нибудь, - сказала Марина. - Я не хочу расставаться с тобой. - Она опустилась на пол, положила голову ему на колени. - Не хочу. Наверное, я порочная девушка... - Она подняла лицо, смотрела, ожидая, что он скажет.

- Я сделаю, - сказал он. - Побудь здесь, я скоро, вернусь.

Он поехал на угол Садовой и Малкова переулка, где толпится квартирный «черный рынок». Отличить сдающих комнаты от снимающих комнаты было нетрудно. Первые важно стояли, сохраняя на лицах соответствующее выражение, а когда отвечали на вопросы нервничающих вторых, цедили сквозь зубы и глядели в сторону. Первые могли выбирать. У вторых, особенно семейных, выбора почти не было.

В толпе бродил огорченный чем-то человек лет двадцати пяти, которого невозможно было причислить к тем или другим, потому что он никому не задавал вопросов, но и не имел чванливого вида обладателя излишков жилой площади.

«В ненормальных положениях выручают ненормальные субъекты», -подумал Овцын, приблизился к человеку, непонятно зачем существующему в этой толпе, и спросил:

- Предложение или спрос?

- Предложение, - ответил тот и посмотрел на Овцына умоляющим взглядом. По этому взгляду Овцын понял, что человеку и противно и стыдно торговать жильем, но обстоятельства сложились так, что до зарезу нужны деньги, и никуда от этого не денешься. Он спросил:

- Отдельная?

- Да, пятнадцать метров.

- Где?

- Улица Рубинштейна. Вы один?

- С женой. Съездим посмотрим?

- Съездим, - быстро согласился человек. - Комната хорошая, не беспокойтесь.

Комната в самом деле оказалась хорошей. В не слишком большой квартире старого дома, квадратная, со стенами, выкрашенными оливковой краской, с лепниной на высоком потолке. В ней стоял дубовый стол, старинный и уже порядочно разрушенный, кровать с никелированными спинками, ветхий старомодный шкаф и два стула. Кровать не была прибрана, на столе валялись огрызки, пол замусорен, батарея пустых и немытых кефирных бутылок занимала широкий подоконник. И все-таки комната была хорошая, это было именно то, что надо. Овцын открыл форточку, очистил кусок подоконника, сел и закурил.

- Для начала давайте познакомимся, - сказал Овцын и назвался.

- Меня зовут Леонард, - сказал человек. - Впрочем, это неважно. Что вы скажете про комнату?