Заноза не стал спрашивать, где это «там». На планете миллионы улиц и скверов, где художники пишут хреновые портреты. Несколько сотен из этих миллионов достались Нидерландам, и какая разница, в каком из городов Тидеман зарабатывал уличным рисованием?
— Они там гуляли, господин Хольгер с госпожой Виолет. А уже темно было, свет только от фонарей, и мне бы уходить, а я за день почти ничего… ну, холодно, никому не хочется даже четверть часа сидеть, позировать. А родители за учебу платят, а больше ни за что. Жилье, жрачка, шмотки — все сам. Нет, шмотки мать, конечно, покупала, но что она покупает, носить же нельзя. Короче, я уже почти… уже сворачивался. И тут их увидел. Они будто появились. Не было — пустой бульвар — и вдруг есть. Господин Хольгер, он… — Тидеман замолк, в поисках слов, чтобы описать своего ратуна. Свое самое первое впечатление. Неверное впечатление. Потому что ни черта он уже не помнил о том, каким Хольгер показался ему впервые. Воспоминания исказились афатом, кровавой связью с ратуном, любовью, преданностью и тоской. — Не могу объяснить, — Тидеман помотал головой. — Я его увидел и… я не знаю. Но я подумал, что он — богач. И с такой красивой женщиной! Госпожа Виолет была как Венера, та, кисти Ботичелли. Она как будто пришла в наш февраль, а господин Хольгер, чтоб она не замерзла, одел ее в меха. И я… я ему сказал, что его спутница прекрасна, как Венера, и что я бы все отдал, чтобы ее нарисовать. Она так улыбнулась, знаешь… — Тидеман грустно взглянул на Занозу, — если ты слышал про Клеопатру, так вот она так улыбалась, когда очередному парню предлагала выбрать секс и смерть, или валить на все четыре стороны. Улыбнулась, и спросила: «действительно, отдал бы все?» Ну, я и сказал «да». К тому же, мне деньги были нужны. И поехал с ними. Я неделю ее портрет писал. Умирал. Они меня «целовали» каждый вечер, я почти сразу понял, что умру, хотел сбежать, пока еще силы были, но не получилось. Придурок, — выдохнул Тидеман со злостью, — хотел сбежать от него! Может быть, он меня теперь за это наказывает? Чтоб я понял, как без него плохо? А потом возьмет обратно?
Заноза не знал, что ему ответить. Был слишком зол, чтобы найти подходящие слова и убить надежду быстро и безболезненно. Так что он лишь головой покачал. Снова развернулся к умирающей от любопытства Эшиве и коротко пересказал ей всю историю.
— Не знаю только, в феврале какого года это было. Спрошу.
— Уилл… — Эшива сейчас почему-то так себя почувствовала, будто ему было пять лет, и он спросил, откуда берутся дети, — мой сладкий, ты разве не понял? Он говорит про этот февраль. Нынешнего года.
Но… сейчас был июнь. Получается, Тидеману меньше полугода? Да за такой срок он Хольгеру даже надоесть не успел бы. Ему что, дали афат только, чтобы выкинуть?
— Три месяца, — сказал Заноза, — или четыре. Так он вообще ребенок? Совсем? Не только по годам до смерти?
— По годам до смерти он старше тебя. Года на три, — иногда эта индианка совершенно не к месту говорила что-нибудь, похожее на правду. — Но все равно он младенец. Что будем делать? У него старая кровь… — нежный голос стал выжидающим. Искать, ловить и иссушать вампиров со старой кровью — это было хобби Эшивы, как хобби Занозы было искать и покупать редкие выпуски комиксов.
— Нет. Нельзя.
— Как скажешь, — грустно согласилась она. — Но ты же отдашь мне его ратуна?
— Да.
— И эту Венеру-Виолет?
— А ее — Хасану.
— Как скажешь, дорогой. Спроси, как он оказался в горах. Или, нет, спроси, где убежище Хольгера! Спроси и то, и другое!
— Эшива, он не скажет, где убежище его ратуна. Даже полугодовалый вампир знает, что нельзя…
— Это полугодовалый вампир-младенец — невинное дитя, он вообще ничего не знает. Вдруг получится? Уговори его, ты же умеешь!
Тидеман переводил взгляд с Эшивы на него и обратно. Пытался понять, о чем они говорят. Слово «ратун» он, конечно, знал. Так же, как слово «афат». И разобрал имя Виолет.
Для понимания явно недостаточно.
— Тидеман, расскажи, как ты попал в горы? — Заноза снова заговорил на нидерландском, — чем больше ты вспомнишь, тем лучше.
Он сам на месте Тидемана давно бы уже уперся. С фига ли два каких-то незнакомых мертвяка задают столько вопросов? Впрочем, он сам на месте Тидемана никогда бы не оказался, потому что по-английски говорят везде, во всем мире, и невозможно попасть в ситуацию, когда тебя никто не понимает, или когда тебя понимает только кто-то очень странный и подозрительный.
Хотя, конечно… не казался он парню ни странным, ни подозрительным. Тот проникся сразу, поймался на обаяние, так же, как ловились все. И готов был рассказывать что угодно. Отвечать на любые вопросы.
Если б еще он перестал надеяться, что они с Эшивой помогут ему вернуться к Хольгеру.
А толку от готовности отвечать было немного. Тидеман не знал ни географии тийра, ни географии, собственно, города. У него, как у любого вампира, было чутье на солнце — он всегда знал, где восток, но не мог вспомнить, не мог сориентироваться, в какую сторону они ехали из аэропорта. Понятия не имел, в каком районе остановились. И даже не мог рассказать или нарисовать, что видел за окнами дома, потому что его и остальных поселили в подвале. Комфортабельные подвалы — обычное дело для мертвяков. В Февральской Луне вон, тоже, хозяйские спальни расположены глубоко под землей. Так оно спокойнее.
— Там в клетках полно живых, — парень честно пытался вспомнить хоть какие-нибудь подробности, которые могли бы помочь, — дома их не держали вместе с нами, в одном помещении. А тут, наверное, места меньше. И еще, это были здешние живые, их уже здесь наловили. Они говорили на английском.
— Бродяги?
— Не знаю, — Тидеман озадачился, — у вас богатая страна, может здесь и бродяги ухоженные. Я не знаю, правда. Они все молодые, некоторые вообще дети. Твои ровесники. Такие бывают бродягами? У них же должны быть родители или опекуны.
Заноза поблагодарил Аллаха за то, что Эшива не понимает ни слова из разговора.
— Господин Хольгер, вообще-то, любит хорошую еду, — добавил Тидеман. — Дома все, кого мы съедали, были в розыске, у всех были семьи. Никаких бродяг.
В чем-то он был чересчур человечным, а в чем-то — даже больше вампиром, чем нужно. Не по своей вине. Если ратун учит най относиться к людям, как к еде, они именно этому и научатся. Да и с чего бы мертвым ценить чужую жизнь? Но надо быть очень могущественным или очень смелым… или очень тупым, чтобы регулярно заедать людей насмерть.
В подвале Тидеман просидел четыре ночи. Все верно, Хольгер прибыл в Алаатир пять суток назад. Заноза об этом знал: мистер Алаа сам позвонил ему, чтобы сказать, что художник прилетел. И что стоит, пока не поздно, отклонить приглашение на открытие его выставки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});