В ней есть великий народ и великий подвиг. И есть Сталин. Они — так сложилось — не отдельно друг от друга, не «благодаря», но и не «вопреки». Всё вместе и без изъятий — это и есть наша история.
Вот это давайте оставим всем нам.
Сегодня подо Ржевом мы открываем ещё один знак памяти. Один из десятков и даже уже сотен памятников и памятных знаков, установленных РВИО в разных регионах страны и за рубежом. Их герои — маршал Рокоссовский и генерал Скобелев, императоры Александр I и Николай II, полковой священник 1812 года и русские солдаты Первой мировой на Поклонной горе, в Пскове, в Калининграде и во Франции.
Это всё — наша история. Она сделана руками наших предков и передана нам в наследство — такая, какая есть. Мы её, слава Богу, не изменим, да нам другой и не надо. Это то, что нас не разделяет, а, наоборот, объединяет.
И это даже хорошо, что в этой истории есть и Сталин, вызывающий столь противоположные оценки. Но самое естественное, что мы можем и должны сделать сегодня, — это примириться с самими собой. А значит, и покончить наконец с затянувшимся в некоторых головах «культом личности», и перестать сваливать на Сталина все свои сегодняшние проблемы и разногласия. Ведь Сталин уже ничего за нас не сделает, ничего не построит и никого в ГУЛАГ не отправит — он умер 62 года назад.
Место Сталина — в истории и исторической памяти.
Теперь мы отвечаем за страну, которую передало нам поколение победителей.
И только мы — наследники собственного прошлого и созидатели собственного будущего.
P.S. А что касается бережного восстановления за внебюджетные деньги того самого дома, где ночевал в 1943-м Верховный и где сейчас открывается музей «Калининский фронт», — РВИО объявляет новую программу. Мы готовы по этому примеру взять под охрану, привести в порядок и обустроить и другие дома — памятные места, где жили, боролись и умирали за Отечество другие военачальники самых разных эпох нашей великой Истории.
Об истории
Единый подход к истории задается либо государством, либо кем ни попадя[8]
Единство отечественной истории, ее нравственный стержень — важнейшая составляющая культурной политики. Об этом говорит историк, политик и писатель Владимир МЕДИНСКИЙ в интервью Андрею Сорокину.
— В одной из своих предвыборных статей Путин легализовал такие понятия, как «общие культурные коды», «единство истории», «культурная политика». Впрочем, вы в своих работах и без Путина этими понятиями руководствовались. У этих понятий в целом какое прикладное значение?
— Собственно, государство может стоять либо на насилии, либо на добровольном объединении общества вокруг системы общепринятых и общепонятных абстрактных ценностей. Понятно, что мы говорим не в категориях «или — или», а в категориях сочетания этих принципов с теми или иными приоритетами. В мирное время это, может быть, проявляется не так ярко, но в моменты кризисов, войн имеет решающее значение. Сила режима определяется не количеством штыков, готовых убивать за деньги, а количеством людей, готовых умереть за этот режим бесплатно. А готовность умереть за абстрактную идею — что, кстати, является главным отличием человека от животного — определяется только идеологией. Как формируется идеология? Она стоит на многих китах, главный из которых — культурный код, а в его рамках — исторический код.
Можно сказать, что исторический код — это часть культурного кода. Культура — это просто более широкое понятие, можно назвать это цивилизационными ценностями.
— Как, по-вашему, должна строиться история в связи с идеологией? Не заузит ли идеология исторический спектр?
— История — самая политизированная из гуманитарных наук. История — политика, опрокинутая в прошлое, как говорил академик Покровский, основоположник большевистской историографии. Она объективно политизирована.
Конечно, государство может ей просто не заниматься — тогда историей будет заниматься кто угодно под любым углом. А у школьника будет в голове либо вакуум, либо мусор. Потому что когда тебе в одно ухо говорят, что Александр Невский — герой, а в другое — что он коллаборационист, то, учась в 6-м классе, очень трудно сделать сознательный вывод.
Так что лучше уж государство политизирует историю, чем кто попало или чужое государство. Нельзя это пускать на самотек. Понимаете, ведь русскому языку тоже можно не учить — как-нибудь, мол, на улице научатся. Или литература. Вот мы учим сейчас в школе Толстого, Пушкина, Шолохова, но не учим Баркова, Веничку Ерофеева, Лимонова… Это цензура? В какой-то степени да: признано, что вот этих писателей школьникам знать полезно, а остальных — как повезет. Это и есть программа.
Я считаю, что и с историей подход должен быть такой. Должна быть программа — пантеон героев, реперные точки, аксиомы, которые вы должны знать. Причем знать не по датам — в чем порочность принципа ЕГЭ, который сводится к заучиванию цифр, дат, фамилий, — а знать и понимать логику событий, их закономерности, нравственные основы. Ведь не страшно путаться в точной дате Ледового побоища, но важно понимать, чем оно важно для нашей истории, для нашего народа, в чем был исторический выбор Александра Невского. И в таких вещах ЕГЭ не обойдешься.
— Что такое в вашем понимании «единство отечественной истории»?
— У нас принято «искать историческую правду» только в чем-то одном, частном: то это времена Алексея Михайловича Тишайшего, то правда — это Петр Первый, то правда — это большевики, либо правда — это белогвардейцы. Я склонен говорить, что это все — правда в какой-то степени. Где-то мы ошибались, где-то заблуждались, где-то пошли не по тому пути… Но надо перестать оценивать историю по идеологемам — надо оценивать историю по нравственному критерию, по нравственному служению.
Мы не знаем, почему Михаил Фрунзе, служа красным, проявлял большую порядочность, больший гуманизм, чем многие другие красные командиры. Ну вот решил он почему-то, что служить красным — благое дело, и в своих действиях при этом руководствовался привычными нравственными ценностями. А из таких действий история и складывается. Точно так же мы можем найти в тот же период огромное количество извергов-белогвардейцев, равно как и огромное количество белогвардейцев с высокими нравственными принципами.
Поэтому надо все-таки людей различать не по идеологическому, временному, преходящему принципу, не по погонам, а по тому нравственному стержню, который ими двигал. И вот если мы с точки зрения нравственного стержня будем свою историю оценивать, тогда она будет для нас единой, а не рваной. Да, будут какие-то пограничные ситуации, но это будет единая Россия.
— То есть именно нравственный стержень? А, допустим, такой стержень, как интерес государства Российского?
— Это производная от нравственного. Возьмем историю Отечественной войны 1812 года — она уже далеко, поэтому проще уйти от преходящих идеологем. Каков был интерес правящей, скажем так, элиты государства? Побить Наполеона, не отдать власть и собственность. Интерес духовенства и подавляющего числа верующих — сохранить православие, потому что армия Наполеона шла как армия безбожников. Ну и известен лозунг Французской революции: повесить последнего короля на кишке последнего попа. Вот с чем они шли к нам. И вот в этом отношении нравственные цели — защита своего уклада, Родины, веры — совпали у народа и элиты, и получилась синергия, получилась Отечественная война.
Есть примеры, когда эти вещи идут в разные стороны. Казалось бы, есть государственный интерес проложить железнодорожную ветку от Транссиба до Порт-Артура через Маньчжурию, через китайскую территорию. И дешевле, и эффективнее, и торговать так удобнее — очевидный государственный интерес и интерес крупного капитала. Но никто не удосужился объяснить народу, зачем это нужно, чего русскому мужику там делать, под Порт-Артуром, и насколько нравственна эта война с Японией. Японец что — под Рязанью стоит и вере православной угрожает? Нет вроде. Ага, мы тут, оказывается, государственный интерес на чужой земле защищаем. А на поверку даже не государственный, а интерес концессионеров околопридворных.
Так вот и государственный интерес был логичный и правильный, и политика Николая Второго в движении на Восток была совершенно разумной и отвечала государственным интересам. Но эта политика и порожденная ей война не отвечали интересам народа, не имели нравственного стержня, и войну эту мы с треском проиграли даже не столько в военном, сколько в нравственном смысле. Военный неуспех сейчас вообще ставится под сомнение, и в любом случае он был незначителен на фоне нравственного неуспеха. Когда полураспущенная армия перла в эшелонах обратно на Запад и солдаты, мобилизованные крестьяне, демонстративно не подчинялись офицерам и могли даже об офицерский орденок цигарку затушить на глазах у всех — вот когда Февраль начинался, вот откуда пресловутый «приказ № 1» взялся. Это было гораздо страшнее, чем усеянные трупами сопки Маньчжурии и заросли кустарника в окрестностях Мукдена. Это было предвестие апокалипсиса Российской империи.