Читать интересную книгу Заговор по-венециански - Джон Трейс

Валентина хмурится.

— Жаль признавать: да, кофе у нас и правда не ахти какой. Однако уверена, вы понимаете, что есть дела поважнее, чем обслуживать задержанных.

— Рад за вас.

Какой острослов! Подобное качество в мужчинах Валентина ценит, но не в тех, кого привели на допрос.

— Моему коллеге вы сообщили, что вы гражданин Америки. Живете в Лос-Анджелесе, а сюда приехали в отпуск?

Том отрицательно качает головой.

— Я не совсем то сказал. Да, я гражданин Америки, но в Лос-Анджелесе больше не живу. И здесь вовсе не на отдыхе — проездом.

— Куда направляетесь? — Валентина чуть перебрала с враждебностью в голосе.

Тома так и подмывает сказать, мол, не ваше дело. Может, объяснить лейтенанту, что он побывал в настоящем аду, из которого только-только вернулся, и прямо сейчас хочет обратно в отель и надолго залечь в ванну?

— Так куда? — повторяет вопрос Валентина. — Куда едете?

— Сам еще толком не знаю. Может, в Лондон. Может, в Париж. Я не видел мир и вот решил исправиться.

Именно так отвечают бывшие заключенные, которые совсем недавно откинулись. Валентина у себя в блокноте делает пометку: вернуться к этому вопросу.

— Так, а Лос-Анджелес? Значит, там вы больше не живете?

— Нет.

— Где же тогда ваш дом?

— На сегодня и следующие семь ночей мой дом — здесь. Дальше видно будет.

— Как вас понимать?

— Буквально. Дом для меня, как в песне поется, это место, где можно снять и отложить в сторону шляпу.[6]

По лицу Валентины заметно: она не в настроении «подпевать».

— Скажите, почему вы покинули Лос-Анджелес, мистер Шэман?

Том откидывается на спинку стула. Разговор предстоит трудный, хотя Том и знал, что избежать его не получится ну никак. Судя по скептическому взгляду лейтенанта, принят будет исключительно правдивый и полный рассказ, который можно проверить. Быть по сему. Том поведает свою историю — по крайней мере, большую ее часть.

— Я покинул Лос-Анджелес, потому что несколько месяцев назад убил кое-кого.

Том пытается говорить обыденным тоном, хотя чувство вины дегтем пристает к каждому слогу произнесенных им слов.

— Если точнее, то убил я двоих.

Capitolo V

Священная роща, Атманта

666 год до н. э.

Путь до дома не близкий, и Тевкр успевает подумать о многом. Их с Тетией не раскрыли, и это хорошо. Ларс не обрушит на них гнев господина — еще лучше. Но как ублажить магистрата Песну? И Тетия…

Их с Тевкром союз под угрозой, да еще эта беременность. Между супругами возникла пропасть, которая ширится день ото дня. Глупо винить в разладе ребенка, однако Тевкр уверен: чем сильнее дитя, тем слабее семейные узы. Как будто ребенок питается чувствами матери.

И почему суждено было настать тому ненавистному дню! Он столько переменил.

Тетия не подпускает Тевкра к себе. Меняется на глазах и постепенно все больше отдаляется от мужа. Не смотрит на него так, что кровь бурлит в жилах и вырывается на волю желание. Изнасилованная, Тетия считает себя грязной, обесчещенной. Порочной. Как бы Тевкр ни пытался сблизиться с ней, он словно оживляет страшные воспоминания.

В мозгу рождается болезненный образ: насильники валят на землю его возлюбленную жену, совокупляются с ней. Лица мужчин искажает судорога плотского наслаждения… О, Тевкр убил бы их снова. С большим удовольствием. Порубил бы на куски еще мельче, чем Тетия, и скормил свиньям.

А ребенок…

Ребенка они хотели очень давно. Ребенок сделал бы семью полной.

Но чей он?

Тевкра?

Или насильника?

Тевкр, похоже, знает ответ, и Тетия тоже. Она молчит, не хочет говорить о том, чье дитя носит в утробе, и потому все становится ясно. Более того, есть знаки, но которым Тевкр отчетливо понимает, кто же отец. Когда ребенок начинает пинаться, Тетия счастливо просит Тевкра прикоснуться к ее животу. Но стоит авгуру приблизить ладонь, как ребенок угомоняется, словно испуганный.

Тевкр грешным делом подумывает: что, если будет выкидыш? Если по воле богов ребенок родится мертвым? Не станет ли это благословением?

На дне долины Тевкр слезает со старой клячи и пытается прогнать мрачные мысли. Осеннее небо уже окрасилось розовыми красками заката, и воздух холоден, как горный ручей. Ощущая вину, Тевкр ведет животное под уздцы в гору, к своей хижине, представляя, как Тетия заботливо хранит золотой очаг их любви. У того самого очага несколько медовых месяцев назад они и поженились — сразу после праздника солнцестояния, когда мед перебродил в благословенную Фуфлунсом[7] медовуху. Отец Тетин привел дочь из своего дома к очагу Тевкра, и невеста была столь прекрасна. Столь совершенна.

Оставив лошадь у коновязи, Тевкр входит в дом.

— Тетия, я вернулся.

Супруга не отвечает. Молча сидит у погасшего очага.

Упав на колени, Тевкр изо всех сил принимается дуть на угли. От хворостин взлетают серые хлопья. Оба супруга знают, что огонь должен гореть постоянно — гасить его запретил живущий в пламени бог.

Тетия гладит Тевкра по спине.

— Я не заметила, как очаг погас. Прости.

Тевкр убирает так и не загоревшийся хворост, кладет на угли ладонь — холодные. Не один час прошел с тех пор, как тепло покинуло их. Очаг мертв.

Это знак, дурной знак. За подобное небрежение к богу, живущему в доме, хозяев накажут. Всенепременно.

Capitolo VI

Новый день приносит новый рассвет, и новый огонь разгорается в очаге Тевкра.

Однако в жизни авгура все по-старому.

Сегодня они с Тетией не встречали восход. Они даже не спали вместе. Нетсвис пытался затеплить очаг, скармливая свежий хворост голодному рту домашнего божества. Надеялся на прощение и боролся с темными мыслями.

Тевкр смотрит, как жена спит на покрытом шкурами ложе. Длинные черные волосы разметались, будто крылья подбитого ворона. Умиротворенность в лице Тетии влечет и напоминает Тевкру, как сильно он любит ее. Подбросив еще хвороста в огонь, он подходит к ложу. Опускается на него и обнимает жену сзади. Коснувшись округлого живота Тетии, он едва находит силы подавить отвращение и не одернуть руки.

— Тетия, Тетия, ты не спишь?

Жена что-то сонно бормочет в ответ.

— Надо поговорить, — настаивает Тевкр.

Не открывая глаз, Тетия произносит:

— О чем?

Убрав локон с лица жены, Тевкр спрашивает:

— Скажи — обещаю, что все пойму, — от кого ребенок? От меня?

Тетия вздрагивает против воли.

— Разумеется, твой. И мой. Он наш. — И она освобождается от рук мужа.

— Я не о том спрашивал, и ты знаешь, что я хочу услышать. — Тетия вздыхает. — Мне надо знать: ты носишь ребенка от человека, который тебя изнасиловал?

Какое-то время Тетия молчит. Затем, подтянув к груди шкуры, садится на ложе. Прислоняется стройной спиной к холодной стене; волосы черным дождем ниспадают ей на плечи.

— Тевкр, я сама не знаю. — В ее голосе звучит измождение. — Просто вынашиваю ребенка и молюсь богам: пусть он окажется твоим и пусть родится здоровым.

Тевкру этого мало.

— Что, если отец не я?

— Значит, — сердито отвечает супруга, — отец не ты.

Отвернувшись, она глядит на лучики света, проходящие в хижину сквозь плетеные стены. Потом снова смотрит на Тевкра и, протянув к нему руку, говорит:

— Тевкр, это все равно наш ребенок. Мы будем любить и растить его, как своего.

В глазах авгура вспыхивает ненависть.

— Не стану я растить ублюдка от человека, который изнасиловал мою жену! — Он выбирается из постели. — Что пришло со злом, то и приносит лишь зло. Если в тебе проросло скверное семя, мы не можем позволить ему жить.

Лицо Тетии искажается страхом. Она невольно берется за живот и чувствует, как внутри шевелится ребенок. Испуг матери, без сомнений, передался и ему.

— Муж мой, ты в гневе. Не говори таких слов.

Накинув шкуру на плечи, она встает и подходит к супругу.

Тевкр не шелохнется. Он ненавидит себя за гневные мысли и речи. И в то же время знает: он прав. Тетия оборачивает шкуру вокруг мужа, так, что их тела соприкасаются.

— Идем, ляг со мной. Возьми меня, и давай заново познаем друг друга.

Тевкр еще не остыл, но позволяет Тетии уложить себя на постель, целовать, обнимать. Покорно входит в нее. Тевкр послушен оттого, что отчаянно желает Тетию. Отчаянно желает возвращения прошлого — чтобы все стало как прежде. Он обнимает жену так крепко, как ни разу не обнимал. Целует так страстно, что обоим не хватает дыхания. И когда жена доводит Тевкра до извержения семени, оно изливается так сильно, так обильно, как никогда не изливалось.

Окутанные теплым туманом плотского наслаждения, супруги молча решают продолжить. Тетия не признается мужу в терзающем ее страхе — в глубокой, темной тревоге: что, если он прав? Что, если внутри ее вызревает семя зла и порока? А Тевкр не хочет говорить, какое решение принял: ребенка, когда тот родится, он сразу убьет.