Читать интересную книгу Чужой ребенок - Мария Зайцева

class="p1">А ведь планировала, как раз после смены заскочить хотела, сегодня вечером.

Я , скрепя сердце, прикидывала, как буду разговаривать, какие аргументы приводить, и старательно убирала из головы вполне логичные вопросы: на кой это мне все?

Жила же себе, жила… Не планировала ни детей, ни мужей, все устраивало так, как есть…

Нет же, вписалась за незнакомого, чужого…

И вот теперь, отдав Ваньке свой обед, я только вздыхаю.

Не хотела приваживать… А оно само как-то. Пришел, такой натужно веселый, упорно делающий вид, что ничего у него не происходит, что все хорошо…

А у меня что-то даже нехорошо стало в сердце.

С другой стороны, ребенок голодный… Ну и пусть чужой. Убудет от меня, если покормлю разок?

У него дома, наверно, кроме бутылок, и нет ничего в холодильнике…

Пока уговариваю себя, что в происходящем вообще ничего особенного, привозят по скорой гипертоника, и самокопания отступают на десятый план.

Занятая пациентом, я даже забываю про Ваньку на какое-то время, потому что потом надо делать процедуры, потом это все записывать, а затем успокаивать еще одного пациента в делирии.

В итоге, спохватываюсь я уже ближе к концу смены.

Выхожу на крыльцо, вертя , как предлог, сигарету в руках, осматриваюсь, гадая, куда делся парнишка.

Судя по тому, что контейнеров моих нет на лавке в коридоре, явно не заходил сюда. Конечно, мог просто поесть и оставить их в беседке, но… Но что-то подсказывает, что Ванька вряд ли бы так поступил. Не бросил бы мою посуду.

Вокруг пусто и тихо такой особенной больничной тишиной, практически прозрачной и уютной.

Слышу откуда-то сбоку тихий говор, иду на звук.

Вряд ли пациенты из общего корпуса сюда добрались, довольно далековато, а мои пациенты ходить пока не в состоянии. Значит, кто-то из персонала.

Заворачиваю за угол и вижу сидящего на лавке у подсобного помещения больницы Иваныча, как обычно, что-то мастерящего. И рядом с ним — Ванька.

Сидит, слушает внимательно, кивает солидно.

Стою, незамеченная, вслушиваюсь в разговор.

— Вот тут, паря, надо чуть-чуть подзатянуть… — бормочет Иваныч, споро наматывая какую-то проволоку на деревяшку. Как мне кажется, на деревяшку. — А вообще, — продолжает Иваныч, — в твои годы у меня выкидушка была… Хорошая… Отец с войны принес, трофейный.

— А что такое “трофейный”? — спрашивает Ванька.

Иваныч вскидывает на него изумленный взгляд:

— Это… Ну… Это значит, взятый в бою. У немцев… Ты ж знаешь, что война была? С немцами? Великая Отечественная?

— Ну… Да, — не особенно уверенно кивает Ванька. — А что, ваш отец воевал?

— Ну а как же… Конечно, воевал, в шестнадцать лет… Вот тебе сейчас десять? Еще шесть лет — и будет столько же, сколько моему отцу, когда он на фронт сбежал… Добровольцем. Всю войну прошел, вернулся… И вот, ножичек мне подарил…

— А вам сколько лет было, когда война была?

— Ты чего, паря? — удивляется Иваныч, — да я после войны родился, в пятидесятом. А ножичек, выкидушку, мне отец в семь лет подарил…

— А разве так можно? — изумляется Ванька, — это же нож… Холодное оружие… детям…

— Эх… щенки вы бессмысленные… — машет рукой Иваныч, — ничего не понимаете. Нож для парня — первое дело! Это и игра, и руки занять, если есть время… И защита.

Он опять погружается в работу, а Ванька жадно следит за его сухими жилистыми и неожиданно ловкими пальцами.

Я вижу, что рядом с ним на лавке стоит мой контейнер, судя по виду, помытый. Значит, Иваныч пустил его к себе в подсобку.

Ох, не очень это хорошо: посторонний на территории, кто узнает, будет крик.

Но Ванька выглядит на редкость заинтересованным и довольным, а мне приходит в голову, что он, наверно, с нормальными представителями мужского пола и не общался. Только с собутыльниками и сожителями матери, да вот такими участковыми, которых с места только краном подъемным можно сдвинуть.

Но стоять дольше я не могу, скоро должна прийти сменщица, надо сдаваться, а потому выхожу из тени.

Ванька , увидев меня, вскакивает, улыбается:

— Привет, Ань! А мы тут с Иванычем ножик мне делаем!

— Какой еще ножик? — хмурюсь я, разворачиваясь к Иванычу, — с ума сошел?

— Ничего не сошел, — отмахивается от меня Иваныч, споро наматывая на рукоятку, как теперь уже становится понятно, что-то плотное, похожее на брезент, или на металлическую ткань. — Парню надо обязательно.

— Ничего ему не надо, ты совсем уже, — повышаю я голос, прикидывая с легкой оторопью, что будет, если Ванька решит этим ножиком в школе похвастаться. — Ванька, пошли.

— Пока, дядь Семен, — послушно кивает Ванька, встает, подхватывает контейнер и топает к углу больницы.

Я, напоследок выразительно покрутив пальцем у виска, чтоб показать Иванычу, что я думаю о его воспитательных инициативах, иду следом.

Ванька притормаживает на ходу, чтоб попасть в мой шаг, сопит и, похоже, дуется. Но мне до его настроения вообще никакого дела нет, я все правильно сейчас сказала. Не в послевоенное время живем, чтоб ножички с собой таскать. Хотя, у моих сверстников, например, тоже были… Но это же детдом, там нравы другие…

— Ты все, доработала? — спрашивает Ванька, старательно глядя в сторону.

— Да. Только сдамся. Я на маршрутке поеду, тебя до дома проводить?

На улице еще не темно, но я все равно почему-то беспокоюсь, как он пойдет один совсем.

— Не-е-е… — Ванька сопит еще сильнее, и все в сторону смотрит, а потом, когда мы уже подходим к больничному крыльцу, выдает, — можно я у тебя сегодня переночую?

Ого… Не приваживай, значит, да, Ань? Классно у тебя получается, ничего не скажешь…

— А что случилось?

Так и знала, что не просто так он тут у меня появился!

Тяну его ближе, приподнимаю за подбородок, вглядываясь в печальные глаза. И прямо по сердцу режет от их выражения. Тоска такая…

— Ниче… — он пытается отвести взгляд, вырваться, но я не пускаю, уже тверже говорю:

— Ванька! Колись! Что? Обидели тебя? Кто-то… Из взрослых?

— Хрена меня обидишь! — независимо дергает он плечом, выворачиваясь все же, отступает на шаг, — я сам кого хочешь…

— Вань… — прерываю я его попытку в “все нормально, я крутой пацан”, — говори давай, а то мне сдаваться еще.

— Да ничего! — с досадой закатывает он глаза, — просто… Ну…