Единственным человеком, кому я признался в своих страхах, была моя подруга Пелагея. Она держала хлебный ларек на Мессе, и я навещал ее дважды в неделю, дабы поднатореть в разговорном греческом, ибо язык, заученный мной в ирландском монастыре, устарел и был ближе – такое вот совпадение – к языку, принятому при дворе императора, чем к языку простых людей. Бойкая, проницательная женщина с темными волосами и желтоватой кожей, что было присуще коренным жителям этого города, Пелагея преподала мне урок того, как витиевато мыслят в Византии – а это нередко позволяет извлечь выгоду даже из несчастья. Она завела свое дело спустя несколько дней после того, как ее муж, пекарь, сгорел во время пожара, начавшегося от печи для выпечки хлеба, давшей трещину. Городской закон запрещал ставить пекарни вблизи городских строений, иначе мог бы выгореть весь квартал. Зола на пожарище еще не остыла, когда Пелагея отправилась к другим пекарям, соперникам ее покойного мужа, и добилась их сочувствия. Она упросила их поставлять товар в ее ларек с немалой скидкой, и к тому времени, когда я познакомился с ней, успешно приближала тот день, когда станет богатой женщиной. Пелагея снабжала меня всеми городскими сплетнями о дворцовых интригах – именно об этом больше всего любили поболтать ее покупатели, да к тому же – и это куда важнее, – ее сестра была швеей императрицы Зоэ.
– Никто не сомневается, что Зоэ приложила руку к смерти Романа, хотя менее вероятно, что она же подстроила то, что случилось в бане, – сказала Пелагея.
Мы встретились в просторных комнатах ее квартиры на третьем этаже. К удивлению таких, как я, выходцев из стран, где даже двухэтажные здания редкость, здесь, в Константинополе, множество домов имели по четыре и даже по пять этажей.
– Сестра говорит, что в покоях императрицы запросто можно добыть какие угодно яды. Их даже не держат под замком ради безопасности. У Зоэ страсть придумывать новые духи и притирания. Говорят, это осталось у нее с той поры, когда она хотела омолодиться и зачать ребенка. У нее целая рать служанок, и все они перетирают, смешивают и перегоняют разные снадобья, и иные составные части их уж точно ядовиты. Одна девица упала на днях в обморок только оттого, что вдохнула пары какой-то смеси.
– Значит, ты думаешь, что Зоэ могла быть отравительницей, но несчастный случай в купальне подстроила не она? – спросил я.
– Трудно сказать. Коль императрица и вправду задумала разделаться с Романом, чтобы править империей от имени своего бывшего любовника, то она промахнулась. Михаил, как рассказывает сестра, ведет себя так, словно он один за все отвечает. О государственных делах с ней даже не советуются – обо всем заботится его брат, орфанотроп. Стало быть, коль скоро Зоэ не имеет никакого отношения к этому убийству, она вполне может выдвинуть обвинение против нового басилевса, чтобы низложить его. В любом случае, тебе-то грозит настоящая опасность. Если только начнется разбирательство, следственная палата будет вызывать свидетелей смерти Романа, а там свидетелей допрашивают обычно под пыткой.
– Я не понял. Коль скоро Зоэ с Михаилом были в сговоре, то ни ей, ни ему нет расчета в разбирательстве – все может открыться. А коль виноват только Михаил, да еще, может быть, орфанотроп, тогда Зоэ вряд ли захочет навредить тому, в кого влюблена до безумия.
– Ты не знаешь, какой глупой и вздорной может быть Зоэ, несмотря на ее возраст и положение, – последовало уничтожающее замечание Пелагеи. – Моя сестра разговаривала кое с кем из тех, кто заботится о гардеробе Зоэ. Видно, Зоэ чувствует себя отвергнутой. Михаил держит ее в гинекее и даже не посещает ее спальню так часто, как случалось в бытность ее женой Романа. Пуще того, ходят слухи, будто у Михаила какая-то неизлечимая болезнь, а орфанотроп умышленно скрыл это от Зоэ, когда знакомил их.
Дворцовые интриги непостижимы для обыкновенного рассудка, подумал я. Никогда мне не распутать ухищрения тех, кто стремится к полной власти, или тех, кто ею уже обладает. Лучшее, что я могу сделать, это затаиться, насколько возможно, уповая на защиту Одина, ловкого обманщика. Я дал обет: когда в следующий раз мои крещеные товарищи-гвардейцы отправятся молиться в новую церковь святого Олава, я отыщу тихое местечко и принесу жертву Всемудрому. Может быть, бог-странник укажет мне выход из моего непростого положения.
Но вышло так, что Один откликнулся даже прежде, чем я принес ему жертву. Но сначала нагнал на меня такого страха, что мне хватило его до конца моей службы у басилевса.
В начале июня Пелагея сообщила мне, что по городу разнеслась весть, будто войско русов собирается напасть на Константинополь. Большое число кораблей было замечено на большой реке, исходящей из киевского княжества. Они шли к устью.
– Тебе, Торгильс, эта дорога должна быть известна. По ней ты пришел в Константинополь, – заметила Пелагея.
Она стояла в тени портика позади своего широкого прилавка, болтая с знакомыми торговцами, а ее помощник тем временем продавал хлеб.
– Нет, я шел другим путем, по другой реке, она течет восточнее. Но все дороги одинаковы – все ведут в Константинополь.
– Да и все русы тоже одинаковы – дикие волосатые варвары, идолопоклонники. – Это колкое замечание принадлежало одному из знакомых Пелагеи, тоже лавочнику-хлеботорговцу, истинному городскому жителю, разбитному и развязному. Над его прилавком висело грубо намалеванное изображение Белого Христа, раздающего толпе хлебы и рыбины, из чего явствовало, что он рьяный христианин.
– Ну, это не совсем так, – мягко поправил я его. – Люди, которых ты смешал в одну кучу, назвав русами, на самом деле очень разные, а те, что происходят из Киева, сами христиане и признают вашего Великого патриарха. Другие же, к примеру, как я, родом из северных земель, и хотя мы поклоняемся своим богам, но приходим к вам торговать, а не воевать. В половине ваших церквей было бы темно, не будь тех, кого ты называешь варварами, не привози они пчелиный воск из северных лесов, дабы вы могли понаделать свечей для освещения ваших намалеванных святых, коим вы поклоняетесь.
Но лавочник не утихомирился.
– Наш город сумеет себя защитить, чем бы ни был вооружен этот сброд. Вспомни, какой урок они получили в последний раз. – Он заметил, что я его не понял. – Мой дед любит рассказывать, как мы переведались с этими невежественными дикарями, когда они осмелились напасть на Царьград. Явились на кораблях и вознамерились взять город и разграбить его. Но Богородица и наш басилевс спасли нас. Враг не смог проникнуть за городские стены – они оказались им не по зубам. Вот они и болтались вокруг по прибрежным поселениям, глупо и без толку бродили туда-сюда, грабили и насиловали. А наш басилевс ждал удобного случая. И дождался – русы утратили бдительность, а он послал наши корабли и честь по чести разбил их. Мы дотла пожгли их огнем. А они так и не поняли, что это было. Меньше сотни вернулось восвояси. Вот это был разгром! Мой дед рассказывал, что обгорелые тела выбрасывало на берег, и везде пахло паленым мясом… – И тут он, должно быть, вспомнил, как умер муж Пелагеи, потому что запнулся в смущении, опустил очи долу и, найдя предлог, поспешил отвернуться и занялся выложенным на прилавке товаром.