Читать интересную книгу Грешники - Илья Стогов

Самой интересной панк-группой в городе на тот момент были «Пупсы». Играть эти парни почти не умели, но с первых аккордов зал каждый раз вставал на уши. Это было что-то невообразимое! В 1991-м я решил попробовать себя в роли их директора и для начала свозить «Пупсов» на гастроли в Германию.

Сказать, что это было сложно, — ничего не сказать. Оформить загранпаспорт, получить разрешение на выезд из страны — все это тогда было дико трудно. А для парней типа «Пупсов» — и вообще нереально. Для выезда из страны в те годы человек должен был представить справку о том, что последние пять лет он проработал на одном месте. Эти парни не проработали в жизни вообще ни единого дня, да и выглядели так, что чиновники сразу покрывались испариной.

Я пришел в Смольный, встретился с председателем Комитета по международным связям и попробовал объяснить, что «Пупсы» — супергруппа. Им обязательно надо ехать. И вы знаете, он поверил мне на слово. Нам были выданы загранпаспорта и разрешено выехать из СССР. Мы отправились в Берлин.

Только что рухнула Стена. Берлин был главным городом мира. По улицам круглосуточно бродили толпы народу. Атмосфера была потрясающая. Гастроли длились три недели. Группа отыграла множество концертов. Как-то мы выступили на площадке, на которой перед нами выступал Ник Кейв. Это был реальный триумф русского панк-рока. Но в результате музыкантов зазвездило так, что через полгода группа просто развалилась.

Барабанщик «Пупсов» Саша (Дусер) ушел в группу «Tequilla-Jazzz». Басист вообще забросил музыку. А гитарист вскоре сел в тюрьму и провел там то ли девять, то ли десять лет. После этих гастролей, весной 1991-го, я провел во Дворце молодежи свой первый фестиваль, а к осени того же года в помещении Молодежного центра на Васильевском острове появился клуб «TaMtAm».

Сева Гаккель (р. 1958) — бывший виолончелист группы «Аквариум»

У меня в паспорте все еще стояло разрешение на выезд из СССР. Один знакомый предложил использовать это разрешение и на три дня съездить в Будапешт. Он просил выполнить его поручение, а взамен оплачивал все дорожные расходы. Грех было отказываться, и я уехал.

В клубе мы заранее договорились, что в первую неделю после моего возвращения играть будет панк-группа «Пупсы» и немцы «Hordy-Tordy». «TaMtAm» понемногу приобретал конкретные очертания.

Будапешт поразил меня своей красотой, а цвет Дуная оказался вовсе не голубым, а мутным, как кофе из советской кофеварки. Поезд, на котором я возвращался, остановился в нескольких километрах от Петербурга и простоял посреди чистого поля три часа. Нехорошее предчувствие подтвердилось сразу же, едва я добрался до дому: 19 августа 1991 года в стране произошел военный переворот.

Это было совершенно некстати. Не хотелось сворачивать то, что я только-только затеял. Но, по счастью, все обошлось. Ближайший концерт пришлось перенести из-за объявленного в стране траура. Зато уже в следующую субботу «Восточный синдром» отыграл при невиданном скоплении народу.

* * *

У нас не было ни опыта, ни команды. Однако дела как-то продвигались. Группы записывались на выступления, концерты начали проходить регулярно.

Никакого представления о том, что за музыка сегодня будет звучать, я не имел. Мне не хотелось повторять опыт Рок-клуба со всеми его комиссиями и прослушиваниями, но несколько групп были абсолютно бездарны. На их выступления приходила вялая кучка родственников и одноклассников. Так продолжаться не могло. Нужно было требовать демо-записи.

Основной критерий был прост: это не должно быть похоже на русский рок. Не обязательно, чтобы это нравилось лично мне. Не важно, на каком языке они будут петь. Лишь бы не было умных текстов под вялый аккомпанемент, и лишь бы не было тяжелого металла с бессмысленными запилами.

СССР развалился, но механизмы разрушенной системы по-прежнему работали. Концертные организации и областные филармонии мгновенно перестроились и стали рубить деньги на новом материале. Теперь шанс выступить на больших площадках оставался лишь у нескольких рок-клубовских групп с громкими названиями. И любое выступление моментально превращалось в акцию. Меня тошнило от позы, которую приняли рок-музыканты. Им казалось, будто СССР пал от грохота их гитар и теперь весь мир принадлежит им одним. Свою игру они восприняли очень всерьез, хотя со стороны-то любой понимал: они ее уже проиграли.

Не бывает плохой и хорошей системы — система всегда одна. Никакой разницы между умершим социализмом и строящимся капитализмом не было. Быстро выяснилось, что весь андеграунд предыдущей эпохи носил чисто экономический характер. Как только стало можно, музыканты тут же превратились в «профессионалов». Для кого-то обстоятельства сложились благоприятно, и они автоматически перешли в разряд супергрупп. Для кого-то не сложились, и они вынуждены были довольствоваться случайными заработками. Музыка тут была ни при чем.

На все, что стало называться русским роком, у меня выработалась стойкая аллергия. Я хорошо понимал, в чем заключена ошибка. И чтобы ее исправить, я должен был вернуться назад и начать все с самого начала.

* * *

Следующий концерт чуть не стал последним. Выступала группа «Пупсы». Пришла тьма народу. Для «TaMtAm’а» это был первый настоящий панк-концерт.

Прежде у русского панк-рока не было почвы: музыканты все были в андеграунде. И только с появлением монстров отечественного рока панк приобрел смысл. Он содержал протест против того, во что превратился Рок-клуб. С десятилетним опозданием русские музыканты проделали тот же путь, что и западные. К началу 1990-х в стране выросло поколение, для которого язык групп вроде «Аквариума» был уже вчерашним днем.

Публика на «Пупсах» была настолько своеобразной, что сперва я опешил. Я никогда не видел столько панков в одном пространстве. У них не было никаких сдерживающих центров. Для панков каждый концерт в новом месте должен был стать последним. Меня это пугало и вызывало восторг одновременно. Я чувствовал, что если бы сейчас мне было двадцать, то, скорее всего, я был бы таким же.

Все, что мы приготовили перед концертом, было моментально уничтожено. Народу было столько, что кресла не понадобились. А подушки, которые мы положили на пол, просто растоптали. В туалете оторвали раковину. Все было закидано бутылками и их осколками. Я смотрел, как люди уничтожают мой только что родившийся клуб, но чувствовал, что они принесли с собой какую-то новую, очень притягательную жизнь.

Я боялся, что хозяин нашего помещения Саша Кострикин предъявит претензии, и на этом клуб (не успев толком организоваться) просто прекратит свое существование. Но Саша отнесся к произошедшему спокойно. Он сказал, что раковину, конечно, придется починить, но после этого мы можем продолжать.

ГЛАВА 4

Илья Черт (р. 1972) — лидер группы «Пилот»

Первый раз я сходил в «TaMtAm» через несколько месяцев после открытия клуба. Место меня поразило. Музыканты сидели на сцене прямо на полу, а мелодия звучала едва слышно. Расслышать ее мог только тот, кому все это предназначалось. Это было как Тайная вечеря. Мир, лежащий снаружи, должен был умереть, а здесь была жизнь. Мне было восемнадцать, и ничего прекраснее я еще не видел.

В детстве я сильно конфликтовал с матерью. Будучи школьником, ненавидел район, в котором меня угораздило родиться. Потом я понял, что дело не в районе, — этот мир вообще плохо приспособлен для жизни. Но дальше так продолжаться не могло. Нельзя ненавидеть все на свете. Где-то должно было найтись место и для такого, как я. В тот вечер мне показалось, что «TaMtAm» и есть такое место.

Главное воспоминание моего детства: мать по любому поводу на меня орет. С отцом они развелись, когда мне было четыре года. Отец всегда был мне другом. С ним я мог поделиться любым секретом, но теперь он жил в соседнем подъезде. А я остался с матерью.

Что значит быть любимым, я не очень хорошо понимаю до сих пор. Жизнь никогда не показывала мне, каково это, когда тебя ценят дороже всего на свете. Я, маленький, совершенно не понимал, за что меня наказывают. Сейчас мать пожилой человек. Мы видимся от силы раз в два месяца, и многое удалось простить… Но в детстве я чувствовал только ненависть.

Едва окончив школу, я ушел из дому. Я вдруг понял, что повзрослел и в состоянии ответить. Сперва несколько раз кинул в нее табуреткой. Потом сказал, чтобы она держалась от меня подальше… а в следующий раз мы смогли нормально поговорить, только когда мне исполнилось тридцать.

Родители, школьные друзья, соседи по парадной — никого из них видеть я больше не желал. Начались 1990-е, и моя жизнь должна была стать совсем другой.

* * *

Об СССР воспоминания у меня приблизительно такие же, как у человека, вернувшегося из тюрьмы. Что было, то было — к чему вспоминать? Девяностые тоже были не сахар, но уж лучше так, чем назад в СССР.