Но главным аргументом, сразившим меня, был, конечно, подвиг Эддингтона, о котором я толком ничего не знал.
Деталь. Подробность, которая изумила меня и убедила.
помню, с каким вниманием я перечитал старые статьи, книги, новые обзоры. Попутно я нашел поразительно ясное описание жидких кристаллов в книге шведского физикохимика Сведберга "Вырождение" энергии". Год 1927-й. Лучшее из описаний, к тому же выполненное самим первооткрывателем. Не найди я эту книгу, до сих пор бы думал, что жидкие кристаллы начали изучать всерьез много позже. Но как путано, слабо, даже бездарно написаны главы о жидких кристаллах в большинстве современных монографий и статей!
А Лосев, открывший в первой половине двадцатых электролюминесценцию полупроводников? И о нем забыли. И забыли, что он писал, и забыли, как здорово это было написано.
Все стало на свои места и по части других деталей. Готов согласиться и с тем необычным положением, что человек почти лишен способности мыслить. Если его учат десять лет в школе решать стандартные задачи, если после этого он занимается с репетиторами, если ему затем дают на вступительных экзаменах только стандартные задачи и он едва-едва вытягивает на "хорошо" или "удовлетворительно, то это, право, нельзя назвать мышлением. Мышление в точном значении этого слова - решение нестандартных задач. То же могу сказать и о доцентах, например. Если ученые и наука в целом не могут ответить в течение десятилетий на самый идиотский, казалось вопрос: может ли человек видеть пальцами и пальцами же читать газету, то как можно говорить о мышлении?.. Ни на один новый вопрос наука, например экономика, ответа дать не в состоянии. Это же касается истории, философии, литературоведения, подавляющего большинства отраслей "знания". Но есть и редкие исключения, есть и случайные открытия. К этому прийти было не так просто.
Но может быть, уместны сомнения? Может быть, нельзя было верить документу так безоговорочно, только потому, что я лично не удосужился ознакомиться с работами Эддингтона? Нет, оно было забыто у нас, несмотря на то, что водородную бомбу уже испытали. Доказательство тому - наша Советская атомная энциклопедия, вышедшая в 1956 году. Там не упоминается даже имени Эддингтона!
Я захотел еще раз ознакомиться с находкой. Я знал, что в пакете был текст на русском. Мне стоило больших трудов получить командировку в этот город. Хотелось увидеть море и все остальное, близкое, ставшее далеким. Я знал, что соломин жив, и хотел встретиться с ним. Писать? Многое ли можно написать об этом? А главное - я это хорошо помнил, - он сам не любил писать, да и не признал бы меня по одному моему письму, не вспомнил бы.
Я видел его последний раз двадцать пять лет назад. Тогда он жил в таежном поселке, в рубленом доме. Утром, попрощавшись с родителями, на попутной машине я проезжал мимо его дома, попросил шофера остановить машину, выскочил из кабины, постучал в его окно. Он выглянул. Мы успели обмолвиться двумя-тремя словами. И вот уже за автобазой раскинулась знакомая долина, где слева и справа в реку вливаются прозрачные июньские ручьи. На каменных лбах сопок еще лежат снежные шапки. В распадках - голубой, настоянный на хвое воздух. Кусты в рост человека скрывают реку, но в прогалах вода струится и сверкает на солнце как чистое серебро. Филатовка. Атка. Палатка. Это названия поселков. Потом город. Отсюда мне предстояло лететь в Москву, поступать в институт. Грузовая "татра" взбегает на невысокий перевал. Море!
Я оставил отца и мать там, в том же поселке.
Одно время мы тоже здесь жили, в этом городе; я помнил его улицы, порт, ветры, налетавшие со всех сторон на каменистый полуостров. Помнил все бухты и заливы в его окрестностях.
Два дня в городе моего детства по пути в Москву! Я иду в кинотеатр "Горняк" со знакомой девятиклассницей Эльвирой Паниной. Потом - круглый деревянный павильон с аттракционом "Гонки по вертикальной стене" Леона Айказуни, отважнейшего из мотоциклистов. Вечером - чай у Эльвиры. Ее мать, Зоя Петровна, рассказывает о городских новостях, говорит со мной как со взрослым. А ведь не далее как прошлым летом, когда надо было добраться до города из дома отдыха для школьников, который расположен на берегу бухты Гертнера, в десяти километрах от дома Паниных, я подкарауливал тяжело взбиравшиеся на перевал грузовые машины, догонял их и, цепляясь руками за борт, подтягивался, прыгал в кузов и ждал остановки в городе, чтобы мгновенно исчезнуть, испариться на глазах изумленного шофера. Я выходил в Охотское море на вельботах и рыбачьих лодках с просмоленными бортами, с широкими банками, я садился на весла, вызывая почтительное удивление знакомых по дому отдыха девочек, которые искоса посматривали на мои мускулы, я выпрыгивал вместе с рослыми парнями-дальневосточниками и подтягивал к берегу лодку где-нибудь за Острым мысом. Там такие отливы, что целые поля с морской травой оставались подолгу владением вместе с их обитателями - крабами, гольцами, раками-отшельниками, морскими червями, зарывавшимися в серый песок на дне луж, но черви эти нужны были нам как приманка для лова наваги. Экспедиция наша быстро наполняла лодку добычей, странной на вид, но совершенно необходимой. С тех пор я навсегда полюбил море. У дома отдыха, на берегу, мы играли в волейбол. Саша Шерман, восьмиклассник из Магадана, судил нас и одновременно сочинял вальс для аккордеона, держа инструмент так бережно, что по нему не пришелся ни один удар мяча.
Этот мир исчез, растворился.
Но странная сила заставила меня теперь искать пути к нему, совсем в другое время.
Итак, восьмидесятый год. Вспомним вместе с Василием Макаровичем, что было с нами после того, как я постучал в его окно далеким июньским утром.
Да, Панины. Он их знал. Отъезд и хлопоты. Билет на самолет в кармане, я знакомлюсь со Славой Дождевым, который едет поступать в Тульский механический. Мы летим над морем. Оно серое, угрюмое, потом - у Сахалина - синее, почти ласковое. Я вижу белый маяк, притоки Амура, деревянные дома Николаевска.
В восьмидесятом я не мог понять одного: верил ли сам Василий Макарович тому, что было записано на нескольких листах писчей бумаги, наверное, рукой штурмана Никольского, или нет. Я снова и снова расспрашивал его, но окольно хотел разузнать о его настроении, о том, как он сам относился к находке. Ответы на многие вопросы я знал заранее, настолько хорошо представлял случившееся. В моем воображении возникал аэродром, летное поле было покрыто стальными листами с круглыми отверстиями - так делали тогда покрытия на временных полевых аэродромах. Самолет не дотянул двухсот километров до него. Может быть, кончалось горючее, и решено было сделать аварийную посадку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});