Глава 7
— Эти редуты, ваше королевское величество, меня изрядно удивили под Полтавой, но тут пользы от них гораздо больше. Пруссаки раз за разом откатываются, наступления у них неудачные.
Слова генерала Левенгаупта не соответствовали выражению его лица, постоянно унылого и кислого, будто цитрон сжевал с живой улиткой и лягушачьими лапками, как это делают порой знатные французы. Видел такое зрелище в Париже — Петру захотелось отплюнуться от воспоминаний, так не вовремя накативших на него. Но тут покосившись взглядом на сумрачного и вечно недовольного шведа, не стал — тот долгое время пожил в Москве, может неправильно истолковать, воспринять как личное оскорбление. Теперь приходилось поневоле сдерживаться, что давалось с трудом — как-то не привык за долгое самодержавное правление. Однако сейчас нарочитое смирение и обходительность крайне необходимо — иначе доверия новых подданных, целый век живших под властью шведской короны, не завоюешь. В армии много остзейских дворян, потомков крестоносцев, обязанных ему служить, но не прислуживаться, даже произвол над ними не учинить, тут суды повсеместно, насажденные еще по древним традициям.
На чухну можно рукой махнуть, те веками слугами и смердами были, а вот с немцами нужно считаться, иначе у власти не удержаться. Потому и приближает к себе местных уроженцев, даже тех из них, кого люто ненавидит. Тот же генерал Шлиппенбах, что в Полтавской баталии был в плен взят, служил ему, но к царевичу перебежал. И теперь опять ему служит, но как ливонскому королю — попробуй, тронь его сейчас, живо зарежут или отравят, а то местный ландаг соберут и повиноваться откажутся. А горше всего, что в Москву нажалуются, Алешка ведь его на трон усадил по кондициям, и сместить легко сможет, стоит ему раз взбрыкнуть. И в эту секунду Петр Алексеевич помотал головой, ощутив себя лошадью с трензелем во рту — вот так и его взнуздали, поставив перед выбором и смертью, и самого, и деток.
И кто — родной сын Алешка, которого бояться стал! И правильно делает — тот подлец, ныне опасный!
— Редуты не одной инфантерий защищать надо, но и картечью с ядрами. Без них мы позицию не удержим, генерал, — отозвался Петр, отогнав от себя накатившие страхи. В пылу сражения он ничего не боялся, даже мучительной смерти, которую видел в разных обличьях.
— О да, при Лесной я допустил ошибку, оставив треть пушкарей при обозах, и ваше величество тогда нанес мне поражение, — впервые Левенгаупт улыбнулся блеклыми губами, отвесив почтительный поклон. И негромко добавил, пристально глядя на Петра:
— Мы воевали против друга, ваше величество, я был вашим пленником. Но теперь волею судьбы мы союзники, ибо у нас одни общие враги. Странно, вы не находите, мой король? Ведь вы правите теми провинциями, что были недавно шведскими, кроме Мемеля. Но и тот был какое-то время нашим, пока пруссакам обратно не отдали. И вот теперь с ними снова воюем, и где — под стенами Кенигсберга, до которых идти несколько часов.
Генерал усмехнулся, Петр Алексеевич ответно ухмыльнулся — за последнее время он уже перестал удивляться хитрым изворотам судьбы. Действительно, всего полгода, и он живет совсем не так, как предполагал, и даже свой любимый «Парадиз» перестал вспоминать — иногда теряют больше. Дорога в Россию для него закрыта, если не навечно, то надолго — а столько он просто не проживет. И трон обратно никогда не вернуть — он еретик, вероотступник, преданный патриархом анафеме.
И даже если удастся умертвить мятежного сына, на престол не взойти — внука бояре с патриархом посадят…
— Ох…
Петр пошатнулся — стоявший впереди шведский офицер, адъютант Левенгаупта, мешком свалился на истоптанную траву, вместо верхушки черепа огромная кровавая чаша, по которой расплескались дымящиеся мозги. Ядро в лоб попало — бывает и такое, возьми канонир на полногтя ниже, и его самого пробило бы насквозь, проломив грудь.
— Это судьба, ваше величество, от нее не уйдешь. И даже в Сибири не спрячешься — она свое стребует.
Флегматично отозвался генерал, чуть отступив от трупа, и приставил к глазу подзорную трубу, внимательно оглядывая затянутое белыми клубами порохового дыма поле сражения.
— А вот и король Карл с инфантерией подошел, ваше величество. Смотрите, левый фланг пруссаков зашатался!
Петр Алексеевич стал тоже всматриваться, и спустя секунды увидел, как впереди, справа, через лесок, тоже появились густые клубы дыма. А там разглядел плотные линии выходящей пехоты в синих и зеленых мундирах — обход шведскому королю удался, но для пруссаков это не являлась неожиданностью, они встретили врага дружными залпами. Зато кавалерии Меншикова пока не видно — на этом и строился весь расчет — вывести во вражеский тыл корвалант, «летучий корпус».
Вот только битвы, подобно «матери полтавской баталии», там не выйдет, у Фридрикуса под рукою куда больше войск, чуть ли не вдвое, по крайней мере в полтора — казна у него полнехонька.
Или все же…
— Ай-да, Алексашка, что творит, сукин сын! И не скажешь, что на московских улицах пирогами с тухлой зайчатиной торговал! Настоящий воитель, и по праву фельдмаршал, иптыть…
Петр не заметил, как перешел на русский язык, щедро приправленный отборной бранью. И было, отчего так ему искренне обрадоваться — все же «светлейший» хитер как змий, и опять прибегнул к «машкераду», который был сотворен четырнадцать лет тому назад под Нарвой. И к такому наглому обману пруссаки оказались не готовы — вот где пригодились захваченные в Мемеле мундиры и шапки-митры. В них и приодели преображенцев с семеновцами — и сейчас гвардейцы яростно атаковали.
— Что вы сказали, ваше величество⁈ Я не совсем хорошо понимаю русский язык, нам лучше дальше говорить на немецкой речи, она для меня более понятливая. Прошу простить…
— Посмотрите, генерал! Атака нашей кавалерии и моих гвардейцев уже внесли сумятицу, неприятель явно ошеломлен нападением с тыла!
— О, ваше величество, хитрый маневр удался. Мне говорили, как вы обманули нарвского коменданта, но я не думал, что эта хитрость принесет здесь успех. Фельдмаршал Меншиков искусный полководец, что еще тут скажешь. Но это успех — пруссаки начали отступать к реке.
С Левенгаупта спала меланхолия, швед явно оживился, и, подзывая к себе адъютантов, принялся отдавать приказы. Петр не вмешивался, доверяя опыту маститого генерала — тот хорошо разбирался в деле, а потому указывать ему, что дальше делать, не стоит. И спустя десять минут увидел, как орудия усилили обстрел тонких «брусочков» прусской пехоты, ядра оставляли в плотных рядах кровавые «просеки». А «синие» шеренги накатывались все ближе и ближе, в подзорную трубу Петр Алексеевич хорошо разглядел Карла — король выехал вперед, воодушевляя атакующих шведов, что бестрепетно навалились на пруссаков.
И тут за его спиной дружно забили барабаны и взревели трубы — Левенгаупт отдал приказ на общее наступление, и царь решительно направился к пехотному батальону, что находился в резерве. Солдаты и офицеры в зеленых мундирах встретили его ликующими криками…
В атаке шведы были страшны — но действовали не штыком, старались колоть шпагами, которыми мастерски владели. Русские же полагались в рукопашных схватках на багинеты и штыки, и при этом проявляли удивительную стойкость, а она залог будущих побед…
Глава 8
— Для державы нашей лютеранские земли, и тем паче те, что густо заселены католиками, зело опасные будут, бояре. И никогда они нам ни подданными добрыми будут, ни вассалами, ни братьями — даже те из них, кто с нами на прародительском славянском языке говорит. Враги они, или недоброжелатели в лучшем случае, злопыхатели и сутяжники, ибо вера в их душах чуждая и таковой останется на века и доброе наше к ним отношение никогда не оценят. Но эти мои слова касательно земель, где эти народы проживают, но вот людей по отдельности привечать надобно и дальше, и дельных из них на службу царскую без препон принимать. Тому наша слобода Кукуйская примером будет — служат немцы верно и честно, многие обрусели давно и православную веру нашу восприняли.