Читать интересную книгу Сокровища ангуонов - Михаил Матюшин

Едва он проговорил все это, как наверху посыпались камни, и на скале появился белогвардеец.

— Лезь, чего ты маячишь, — зашипел Коська, и я в чем был погрузился в воду.

Стараясь не испачкаться, офицер осторожно спустился со скалы и начал прохаживаться по берегу, поглядывая на шхуну. Обошел с одной стороны, потом с другой, но нас не заметил. Очень долго ходил, хорошо еще, что было солнечно и вода была не слишком холодной. Один раз он даже попытался пройти на шхуну, но, видимо, раздумал: слишком ненадежным трапом был горбыль. Тогда он махнул рукой и направился к водной станции. Подождав, когда он скроется, мы вылезли из рубки, перешли через заливчик и спрятались за большой валун.

— Давай выжмем, — предложил Коська, кивнув на мою куртку, с которой ручьями стекала вода, — а то тебе влетит от отца. Мне-то ничего, у меня отца нету.

Мы разделись, выжали одежду и разбросали ее сушить на камни. Опасаться нам было больше нечего. Через залив, который мы перешли, офицер, если бы вздумал вернуться, не пошел бы, а с тыла нас защищала скала, за которой начинался густой орешник, тянувшийся до самой Рабочей слободки.

— А я думал, что ты ушел, чтоб поскорее похвастаться перед Ильей, — признался я, благодарно посмотрев на своего друга.

— Вот еще! — передернул плечами Коська. — Стал бы я хвастаться! Вместе нашли, вместе и показывать будем, общее дело… Постой-ка, плывет кто-то, а мы с тобой нагишом.

Теперь и я услышал всплески весел, кто-то плыл на шлюпке. Мы наскоро оделись, потом выглянули из-за валуна. Верно. К шхуне двигалась шлюпка. В ней сидел тот самый офицер. Коська презрительно скривился:

— Тоже мне моряк, посмотри, как он весла забрасывает. Пехота!

Офицер, очевидно, впервые сидел за веслами, беспорядочно шлепал ими по воде, брызгал. Наконец ему удалось подплыть к шхуне. Ухватившись за борт, он выбрался на палубу, постоял, потом спрыгнул в шлюпку и, к нашему удивлению, быстро заработав веслами, поплыл прочь.

— Притворялся гад, — прошептал Коська, — нарочно, чтобы не спугнуть.

— Зачем мы ему понадобились?

— Зачем, зачем! Наверно, хотел проверить, кто это в старые казармы ходит. Сам понимать должен, там же оружие американцы хранили, а его взорвали.

— Взорвали?

— Да уж не само взорвалось, — усмехнулся Коська, — слышал, небось, как в тот вечер долбануло? То-то, сидишь в своем музее и ничего не знаешь.

— Я не про то, а про то, что зачем было взрывать, если и так оружия не хватает.

— Для нервирования противника, простота. Утащить нельзя, а взорвать проще.

— Значит, это Семен тогда?

— Ничего не значит, — оборвал меня Коська, — пойдем отсюда, пока нас не сцапали.

Когда мы пришли к Коське домой, Гланя всплеснула руками.

— Батюшки, вымокли-то! Вас что, корова жевала? А рыба где? — она хотела взять у меня мешок, но Коська отстранил ее.

— Рыба в море, а до мешка не касайся — взорвется! — ухмыльнулся он, потом спросил: — Илья дома?

— А где ему быть, раз все бастуют?

— Знаю, что не на работе, где сейчас, спрашиваю?

— В сарае сеть чинит, вашей-то рыбой не прокормишься, — сказала Гланя и метнулась к печке, — черти мокрые, из-за вас каша пригорела!

— Пошли в сарай, — скомандовал мне Коська, — чего рот разинул?

— Сам ты разинул! — возмутился я.

— Первым делом молчи, будто просто пришли, — наставлял он меня по пути в сарай, — а когда Илья спросит, быстренько развязывай мешок. Понял? Я тебя спрашиваю: понял или нет?

— Чего ж тут не понять: удивить хочешь.

— Угу. Вот обрадуется, жуть!

Илья и ухом не повел, когда мы возникли перед ним в своем изжеванном одеянии, продолжал как ни в чем не бывало плести ячейку за ячейкой. Как уговорились, я сделал невинное лицо, то есть попросту выпучил глаза и возможно шире раскрыл рот, а Коська аж пританцовывал от возбуждения: слишком не терпелось ему ошеломить Илью. (Наверное, впервые в своей жизни я пожалел о том, что у меня не было старшего брата).

— Ну, чего притихли, друзья-приятели? — наконец обратил на нас внимание Коськин брат, и тут я заторопился, начал развязывать свой мешок. Развязал и вытряхнул из него наше сокровище. Голова упала на пол, крутнулась и замерла. Никакого впечатления. Илья лишь покосился на нее, потом взял в руки, пожал плечами:

— Башка чья-то, где вы ее отколупнули?

— Там, — только и смог выдохнуть Коська. Я промолчал. Очень уж равнодушно принял наш подарок Илья, нисколько не удивился, оказал безразлично:

— Медь, вернее, бронза. Зачем вы ее приволокли? — и швырнул нашего идола в угол сарая.

ДАГИЛ — СЫН ПРОСЛАВЛЕННОГО КЕРУНА

В тот день у отца было хорошее настроение. Он прохаживался по комнате, довольно потирал руки и размеренно диктовал мне по памяти «текст на трудность». Этот текст он придумал специально для меня и говорил, что если я его одолею, то совершенно свободно смогу потом выдержать вступительные экзамены в любую гимназию.

На улице светило солнце, широким потоком вливалось в раскрытую дверь, пересекало комнату. Побежать бы сейчас на бухту с Коськой! Наверное, он и удочки уже приготовил и ждет меня, а тут сиди и корпи над диктантом. Мы и место отличное присмотрели, не хуже, чем у шхуны, и морских червей накопали. Часа три бродили, переворачивали камни. Одного громадного червяка выловили, он даже укусил меня за палец, но Коська крикнул: «Держи!», и я не выпустил. Вот такого наживить, — пожалуй, фунта на два красноперка попадется! Словом, писать мне совершенно не хотелось, скорей бы уж кончался этот текст. Я блуждал взглядом по потолку, зевал, но отец был неумолим, продолжал напевно диктовать. Кое-как дождавшись конца, я со вздохом облегчения отодвинул тетрадь. Отец взял ее, перелистал, укоризненно покачал головой:

— Да, юноша, почерк у тебя явно начинает портиться, во всяком случае, за последнее время ты значительно снизил требования к себе. Нет, ты не достоин звания летописца. Нет, не достоин.

— А я не хочу быть летописцем.

Отец сурово сдвинул брови:

— Я знаю, чего ты хочешь, негодный мальчишка! Ты хочешь снова улизнуть на улицу.

— А ты догадливый, папка! — Без особого труда уловил я в этой суровости нежную нотку и моментально сгреб в кучу свои ученические принадлежности. Отец притворно вздохнул.

— Счастье твое, что ты живешь в начале двадцатого века.

— Почему? — опешил я.

— Ах, ты даже этого не знаешь? — укоризненно сказал отец, и его лицо приняло выражение крайнего разочарования.

Любой другой на моем месте, вероятно, почувствовал бы себя невеждой, но я слишком хорошо изучил повадки своего родителя и ждал лишь того, чем он меня огорошит на этот раз. Выждав ровно столько времени, сколько мне по его расчетам потребовалось для угрызений, он изрек:

— Да будет тебе известно, юноша, что родись ты во времена Дагила, остался бы ты вечным бобылем!

— Дагила? — переспросил я, надеясь услышать какую-нибудь занимательную историю. — Кто такой Дагил?

— Н-да, в тебе начинает пробуждаться нечто благоразумное, — снисходительно улыбнулся отец и, сделав выразительный жест, произнес:

— Так знай же, юноша, что Дагил — сын прославленного Керуна, сочинивший знаменитый трактат «О непреложном единении образованности, ума и силы «детей бога». Это был очень хитрый властелин. Он хорошо понимал, что невозможно повелевать, опираясь на один лишь гипноз святого Дагомара… Впрочем, я, кажется, отвлекся. Так вот, при Дагиле ты ни за что не добился бы священного права носить белые одежды с двойным капюшоном.

— Почему?

— Потому, юноша, — выставил указательный палец мой мучитель, — что ты довольно часто предпочитаешь праздность прилежанию. Во времена же Дагила на этот счет были строгие установки. Трактат предписывал: ни один потомок святого Дагомара не имел права жениться до тех пор, пока не доказывал, что он в совершенстве научился писать, читать, а также метко стрелять из лука.

— О, из лука я умею стрелять!

Сдернуть с гвоздя лук, выхватить из колчана стрелу было для меня секундным делом. Привычно вставив стрелу, я натянул тетиву и повел луком, ища подходящую цель. И надо же было такому случиться: на пути оказался портрет Николая Второго. Неожиданно для себя я ослабил пальцы — стрела впилась в глаз его величества и повисла, покачиваясь.

— Вот, — растерянно сказал я и добавил уже совсем некстати: — И читать я умею, и писать, ты же сам говорил, что мне за почерк полагается золотая медаль.

— Пожалуй… — как-то странно протянул отец и взял у меня лук.

Воспользовавшись подходящим моментом, я выскользнул за дверь.

Неугомонные воробьи с громким чириканьем шныряли в листве тополя, парилась земля после недавнего дождя, а бухта вдали так заманчиво искрилась, что у меня даже подошвы зачесались от предвкушения того, как мы с Коськой побежим туда, захватив с собой удочки. Самое время для клева красноперки; Коська, наверно, уже все глаза проглядел, дожидаясь меня. Интересно, наловил он ракушек для приманки или нет? Вдруг на морского брать не будет? Наловил, наверно. Коська, он такой, он, если сказал, значит, сделает. «А может, на всякий случай, захватить кусочек селедки? А, ладно! — еще отец возьмет да и не отпустит», — опасливо подумал я и сбежал с крыльца.