4
Спринджер, видимо, решил остаться. Во всяком случае, так казалось. Он уже третью ночь провел у Гейл, тут она обнаружила, что он чистит зубы ее щеткой. Она предположила, что своей у него просто никогда не было или ему наплевать на все условности. Выяснить с ним отношения у нее не было никакого желания.
Денег у него, понятно, тоже не было. Не имел он ни машины, ни жилья, вот и остался жить у нее. В конце концов, лучше такой компаньон и любовник, чем никакого.
И потом, он был ей симпатичен. У Спринджера был свой стиль, конечно, своеобразный, как у всех кочевников-хиппи, слоняющихся по миру. Кроме того, он был еще очень молод, поэтому она была гораздо искушенней его в каких-то вещах.
Не было похоже, что он получил хоть какое-то образование, и, поскольку постоянные препирательства с любым мужчиной было самой дурной привычкой Гейл, в данном случае серьезный спор с ним был просто невозможен.
Единственное, что ее раздражало, — его скрытность. Он был настолько чужим, что она так и не смогла до конца его понять. Гейл считала, что способна контролировать Спринджера, но его непостижимая сущность вообще не поддавалась никакому контролю, поэтому Гейл постоянно напряженно обдумывала, не следует ли ей все-таки расстаться со Спринджером.
На побережье солнце напоминало гигантскую раскаленную сковородку, заброшенную на небеса. Спринджер после долгих прогулок в одиночестве, когда плечи, спина и руки начинало ломить от жары, бросался в спасительные воды океана. Потом он одним махом выпивал сразу две-три банки пива и растягивался на песке рядом с Гейл, словно гадкий утенок, не умеющий выражать ни удовольствия, ни привязанность.
Только одним своим присутствием он возбуждал Гейл. Ей хотелось придвинуться к нему и коснуться его тела, ведь никого другого с ней рядом не было. Он ни разу не укорил ее за пристрастие к выпивке. Она тоже не пыталась его переделать. Сейчас они подходили друг к другу.
А вот Гарри постоянно ее ругал за связь со Спринджером и за выпивки. Она живет в нереальном мире, утверждал Гарри, который в любой момент может взорваться перед ее носом. Гейл, конечно, объясняла ревностью все эти упреки. Правда, было это раз или два, когда его слова действительно задевали ее за живое: например, когда Гарри сказал ей, что она своими проделками доведет дядю Самнера до могилы.
Такое обвинение заставило ее задуматься, ведь она никогда всерьез не воспринимала переживаний дяди. Душой она ощущала, что он в самом деле волнуется за нее, понимает ее внутренний протест. Он неоднократно говорил о ней: «прекрасный пример бунтующей незрелости молодости, чьи эгоизм и дурная слава портят жизнь другим».
Она вспомнила, как году в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом Самнер Боутс стоял возле обеденного стола и произносил тост в ее честь. Его слова были переполнены любовью и заботой. Он говорил тогда, что сделает для нее все, что она захочет. Сегодня те же слова прозвучали бы довольно глупо.
Все у нее идет своим чередом. Блайден Раскин стал с нею обходительным и внимательным, теперь он уверял ее в очевидном присутствии таланта и возможности продать ее произведения на литературном рынке. Судя по его признанию, чем больше он думал о пьесе Гейл, тем интереснее ее находил.
— Я не могу выбросить вашу чертову пьесу из своей головы, — сказал как-то Раскин.
А Гарри был уверен, что она просто идеалистка.
Гейл лежала на песке и придумывала сюжет киносценария, разыгрывала мысленно сцены, конструировала диалоги, увлекаясь воображаемыми коллизиями. Будущий сценарий складывался у нее в голове, когда она бродила по берегу. Иногда Спринджер плелся за ней сзади, бросал камешки в океан, а Гейл считала, сколько раз они ударялись о поверхность воды. Перед возвращением домой она еще раз искупалась и вышла на берег свежая, загорелая, со сверкающими капельками воды.
Гейл не хотела окончательно порвать с Гарри. Почти двадцать лет он был ее лучшим другом. Он стал таким же неотъемлемым атрибутом ее тела, как ее собственный нос, и был дорог ей. Гейл было необходимо общаться с Гарри, это было гораздо важнее, чем даже опека дядюшки Самнера. Гарри был ее единственным связующим звеном с другой жизнью, и ей было наплевать на его неприязнь к Спринджеру. Господи, он всегда досаждал ей своими нравоучениями, часто вел себя как ревнивый недалекий человек. Это и понятно. «Все как-нибудь разрешится само собой, — думала Гейл, — просто нужно немного подождать».
Теперь она занималась интересным и важным делом. Блайден Раскин хвалил ее. Теперь она расскажет ему о задумке нового сценария.
«Последнюю вечеринку» пока никто не брался поставить.
— Мне скорее удастся ее продать, — говорил Раскин, — если вы сделаете более эффектной концовку.
Гейл согласилась с его замечанием и обдумывала, как изменить финал своей пьесы. Ее это очень волновало.
Во-первых, считал Блайден, персонажи были малосимпатичны, в основном это были неудачники и аутсайдеры. Потерянные люди, наплевавшие на свою жизнь. Под влиянием обстоятельств они решились на ограбление банка, но, видимо, это было закономерным последствием их беспутной жизни.
Когда интеллигентные злоумышленники решаются на подобное, их неизбежно ожидает провал. В конечном итоге их арестовывают. Блайден считал, что публика будет испытывать симпатию к этим горе-мошенникам, и плохо, если их хватают в тот момент, когда зрители внутренне желают им успеха.
— Вы описали несколько бесполезных людей, — объяснил Раскин, — смогли вызвать к ним сочувствие, а затем разрушаете возникшие у зрителя симпатии. Вы должны придумать финал, в котором ваши персонажи добиваются успеха, и даже, если им не удастся совершить преступление, они не должны попасть в тюрьму. Вам удалось написать чертовски интересную историю, но над концовкой «Последней вечеринки» нужно еще поработать, найдите неожиданный финал.
Гейл отвечала, что в жизни редко случаются успешные финалы, чаще несчастного человека ждет очередное поражение. Но Раскину нужно было продать пьесу, а не ее рационализм.
— Вы не можете отделить персонажей пьесы от вашей собственной жизни и ваших представлений, в этом все дело. Если вы хотите написать хорошую мелодраму, больше используйте свое воображение. Подумайте об этом, у вас должно получиться, и мне будет легче продать пьесу.
Блайден спустился с веранды на песчаную дорожку. Он попыхивал трубкой и наблюдал за Гейл. Она много всего испытала за свои тридцать шесть лет, но фигурка у нее еще была что надо, хотя в ней не было ничего особенного. Она напоминала ему многих разведенных женщин, которых он знал по Сент-Томасу. Их утраченная грация молодости сменилась зрелой элегантностью. Правда, некоторые из них пополнели и потеряли осанку, а под глазами появились темные круги. Они стали очень нервозными и вечно чем-то недовольными.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});