Климта. Люстры погашены, но на портрет падает неяркий свет. Герман пристально смотрит на него. Это не такой выдающийся портрет, какие Климт напишет через несколько лет. Он ближе к портрету Серены Ледерер (1899) или Мари Хеннеберг (1901/1902). На Гретль зеленая шаль. Входит Эрнст. Он в пальто и без галстука. В руках у него докторский чемоданчик.
Эрнст. Герман… тебе плохо?
Герман. Нет. Извини, что потревожил тебя своей запиской. Что ты думаешь? Мы не можем решить, куда его повесить. Гретль предлагает в гардеробную.
Эрнст. Ну, это… неплохо. Жаль, что Гретль он не нравится. У нее все в порядке?
Герман. О да, вполне. Она ушла к себе, когда я вернулся. Я был на ужине – Вилли фон Байер устроил мальчишник по поводу своего дня рождения.
Эрнст. Где отмечали?
Герман. Дома. Барон и баронесса уехали за город – очень удачно. Нас было человек двадцать. Я не всех там знал. Я был знаком, наверное, с половиной гостей. Много вина. Ужин, карты, бильярд…
Эрнст (с недоумением, осторожно). Вот как?
Герман. Мы играли в покер. Я крупно выиграл, причем выиграл с помощью блефа, который сам же и вскрыл, вызвав аплодисменты присутствовавших…
Эрнст (перебивает его). Герман.
Герман. Да? Что?
Эрнст. Сейчас три часа ночи.
Герман. Я знаю. В общем, мой соперник плохо на это отреагировал.
Но все вроде бы улеглось, как мне показалось, и Вилли предложил отправиться в известный дом на Пратерштрассе, где, как он нас заверил, все девушки регулярно проходят медицинский осмотр и имеют справку. Предложение вызвало всеобщее одобрение. Я сослался на то, что мне нужно рано вставать. Тогда мой соперник по покеру отпустил невероятно пошлую шутку, которую не имеет смысла тебе повторять. Но – чтобы ты получил некоторое представление – она касалась осмотра джентльменов на предмет их соответствия требованиям наиболее разборчивых из таких домов.
Эрнст. Клоун.
Герман. Вилли, славный малый, улыбнулся мне и пожал плечами, но наш приятель не унимался. Между девушками-недотрогами из хороших семей, сказал он, и прелестными созданиями из рабочего класса, которые тебя легко могут наградить чем-нибудь, выбор невелик, даже если придерживаться того мнения (а он его придерживается), что еврейка – это не еврей. Одобрительный смех и веселье! Нет, сказал он, весь расчет на жен буржуа, хорошеньких молодых женщин, которые уже исполнили свое предназначение, родив одного или двух детей, и теперь томятся от скуки, не имея иных занятий, кроме как пить чай друг с другом, – но лучше всех, сказал он, жены богатых евреев, владельцев фабрик и им подобных, потому что, по мнению Фрица – его имя Фриц, он лейтенант в драгунском полку, – они мечтают о сексе с гоем из анатомических соображений. Мне было жалко Вилли – на его вечеринке вышел такой конфуз. Мне стало жалко даже Фрица – словно я беспомощно наблюдал, как лыжник летит с горы в расщелину. И я решил его вытащить. «Приятель, – сказал я, – нас даже не познакомили толком. Это Вилли виноват». – «О, – сказал он, – я-то знаю, кто вы». Мертвая тишина. И в дураках оказался я, а?
Эрнст. И что ты сделал?
Герман. Я, естественно, сказал ему: «Я этого так не оставлю» – и ушел.
Эрнст. Ты этого так не оставишь? О нет. Совершенно исключено. Просто потому, что этот идиот захотел оскорбить тебя из-за проигрыша в карты?
Герман. Он оскорбил мою жену.
Эрнст. Он даже не знаком с твоей женой. Это относилось к тебе, и ты должен был врезать ему и на том закончить.
Герман. Ты ничего не понимаешь. В вопросах чести у нас не принято рукоприкладство.
Эрнст. У кого у нас?
Герман. Не будь тупицей.
Эрнст. Ты – это не мы.
Герман. Я, по-твоему, не джентльмен?
Эрнст. А этот Фриц что, джентльмен?
Герман. Разумеется. Офицер и джентльмен. Характер здесь ни при чем. Если я не доведу эту комедию до конца, я буду считаться изгоем среди своих… в моем кругу… среди друзей, которыми я дорожу. Я не хочу это больше обсуждать. Я хочу с этим покончить. Эрнст, я имею честь просить тебя…
Эрнст (в панике). Почему меня?
Герман. Потому что ты врач. В таких делах врач может понадобиться. А кого еще я мог попросить? Я хочу, чтобы ты пошел и нашел этот дом на Пратерштрассе.
Эрнст. Каким образом я его найду?
Герман. Спросишь у полицейского. Компания Вилли будет там до утра. Попроси переговорить с фон Байером. Передай ему мое почтение и попроси Вилли оказать мне честь и, во-первых, потребовать извинений от своего гостя, а во-вторых, в случае отказа позаботься об организации поединка на пистолетах на рассвете по правилам, согласованным обеими сторонами.
Эрнст. Нет. Ты с ума сошел! Что я скажу Гретль?
Герман. Честно говоря, я думал, ты лучшего обо мне мнения. Я очень хороший стрелок.
Эрнст. Тогда тебя осудят за убийство, и к тому же я думал, что ты католик.
Герман. Католик, австрийский гражданин, патриот, филантроп, покровитель искусств, уважаемый член общества и спутник аристократов. Мой прадедушка был разносчиком тканей. Его сын был портным и держал швальную в Леопольдштадте. Мой отец привез из Америки первый паровой ткацкий станок. Они так хотели, чтобы я поднялся как можно выше! Это, конечно, абсурд, но отступить сейчас означало бы отречься от них.
Эрнст. Герман, не хочу тебя обидеть, но ты не думаешь, что отрекся от них, когда крестился?
Герман. Нет, они были евреи и знали толк в хорошем гешефте.
Пауза.
Можно я возьму эти слова обратно?
Эрнст. Нельзя.
Герман вздыхает, беспомощно жестикулирует.
Герман. Я могу сказать тебе, в какой момент я решил не быть евреем. Когда мне было лет девять или десять, дедушка Игнац, мамин отец, рассказал мне, как он однажды бросил монету в шапку уличному скрипачу. Тот перестал играть и крикнул: «Ты что себе позволяешь, жид?», а потом сорвал с дедушкиной головы картуз и бросил его на землю. «А ты что сделал?» – спросил я дедушку. «Поднял его, конечно», – сказал дедушка. И еще долго смеялся. Его кумиром был Бисмарк. Он говорил, что если бы мог выбирать, то предпочел бы родиться прусским аристократом.
Пауза.
Только вот что. Если дело закончится плохо, то я написал Гретль записку. Если нет, то ей и знать ничего не надо.
Последняя попытка.
Эрнст, мы оба христиане.
В качестве ответа Эрнст после паузы берет свой чемоданчик и выходит. Герман остается один.
Сцена 5
Квартира Фрица. Слышно, как к дому подъезжает кэб. Затем отъезжает. Звук открывающейся с улицы двери. Входит Фриц в офицерской форме. Он зажигает один или два светильника. Он не пьян. У него было время протрезветь, но ночь была тяжелая. Звук дверного звонка. Фриц удивлен. Он выходит, оставляя дверь приоткрытой. Входит Герман. Он элегантно одет. Останавливается посередине комнаты. Фриц входит за ним и