Читать интересную книгу Пассажир последнего рейса - Роберт Штильмарк

— Ох, боюсь, ладно ли вы сотворили! Чует сердце, не к добру поездка эта!..

…Дома обе женщины, Макаркина мать и попадья-хозяйка, сторонясь мальчика, целый день тихонько обсуждали отъезд раненых и сестрицы Антонины с ними. Вечером же, помолясь поспешнее обычного, женщины не разошлись по своим комнаткам, а удалились вместе в теткину светелку. Макаркина постель была у самой стенки, и разговор весь был ему явственно слышен. На всякий случай мать заглядывала даже за перегородку, прислушивалась к дыханию сына. А Макар еще в корпусе развил до совершенства немаловажное искусство притворяться спящим.

— Набегался за день! — сказала мать. — Спит наш «помещичек». Не услышит… Экие же чудеса бывают на свете, как поглядишь вокруг! Ну, и послушница Антонина! Кто бы мог подумать! Годы совсем юные, а уже успела, бедная, и страдания претерпеть. Очень даже ей посочувствовать можно…

— Вот так-то милая, — нараспев подтвердила попадья Серафима. — Так у них завсегда и бывает, у богохульников образованных, вольнодумных. Породили девку, кинули в мир и… потеряли. Спасибо, обитель святая дите пригрела, приголубила. Ведь отец-то ее, послушницы нашей Антонины, Сергей Капитонович Шанин, и сказать грех, кто: летатель! Вот-те святой истинный крест! От самой Тониной матери доподлинно узнано. На предсмертной исповеди при соборовании все отцу Николаю, благоверному моему, выложила и в безрассудстве своем просила помочь беспутного родителя этого сыскать. Подумать грешно, чтобы детскую душу нехристю такому предать! Ну, да чего ее теперь осуждать, царствие ей небесное, в гробу что девочка лежала, такая молоденькая!.. Машей ее звали, дочерью была учителевой из Перми…

…Не все понял Макар из долгого повествования яшемской попадьи, но жизнь послушницы Антонины узнал во всех подробностях. Смутно, уже на краю сонной бездны подумалось ему, что живут люди на свете будто не по своей воле-выбору. Гнет их какая-то жестокая сила, и трудно вырваться человеку из цепких щупалец злой неправды. Неужто в мире зло сильнее правды? Одна она для всех или у каждого человека — своя? Знает ли человек, какая правда ему нужна?

Мать вернулась, с хозяйской половины только под утро и сразу заметила открытые глаза сына, его настороженный взгляд, синеву усталости вокруг глазниц.

— Что с тобой, Макарушка? Или приснилось что дурное?

— Скажи, мама, — выговорил сын с трудом, потому что до сих пор не пробовал задавать такие вопросы. — В чем для людей правда? Почему дурные люди должны мучиться только на том свете, а хорошие мучаются на этом?

— То божий промысел за людские грехи, — подумав, ответила масть. — А правда для людей — в боге.

— А как ее узнать? Как самому поступать по правде?

Лицо матери, сперва удивленное и смущенное, стало принимать выражение значительное, почти торжественное.

— А ты в душе своей к господу обратись, спроси, как по его воле поступить. Или у служителя божия ответа спроси. Что тебе духовный отец подскажет, то и будет правдой. Уж тут господь до ошибки не допустит… Только сейчас рано еще, до солнышка поспи!..

Глава вторая

Госпитальное судно «Минин»

1

После отвала из Яшмы послушница Антонина попросила врача осмотреть ее больных. Врач для начала оценил взглядом саму сиделку и сделался сразу очень любезен.

Он пошел за нею в каюту, отведенную лежачим.

Здесь было шесть коек с тощими рваными тюфяками. Под серыми, застиранными простынями и кое-как залатанными одеялами лежали «тяжелые». На попечении юной сиделки оказались, кроме монастырских, яшемских, еще два пожилых ополченца из крестьян села Солнцева Ярославской губернии и больной чуваш Василий Чабуев, мечтавший скорее попасть в городской лазарет, чтобы избавиться от грыжи. На войне Чабуев надорвался, вытаскивая из грязи артиллерийское орудие. Ополченцы Шаров и Надеждин попали на госпитальное судно «Минин» не без задабривания того же военфельдшера, что согласился принять монастырских больных в Яшме. У Шарова была недолеченная рана коленного сустава. Надеждин страдал от последствий контузии.

В селе Солнцеве комбед уже выделил на их долю хорошей земли, отобранной у барина, Георгия Павловича Зурова, и соседи-ополченцы толковали только про новые, справедливые порядки, про десятины, пустоши, супеси и суглинки. Звали их домой жены, и призывные эти письма, зачитанные до разрывов на сгибах, снова и снова перечитывались и здесь, в каюте. Оба думали об одном: как бы скорее подлечиться и попасть домой.

Врач велел отнести старца Савватия и Сашку во временную операционную, устроенную в бывшем салоне. Ногу Савватию намертво закрепили в лубке, у Сашки проверили швы, наложенные монастырской яшемской фельдшерицей; врач сказал, что больной сможет встать недельки через полторы, потому что порваны одни мускулы, кость же и главный нерв целы.

Когда двое дюжих санитаров очень неосторожно принесли Сашку в палату, точнее, большую каюту, небрежно окрашенную белилами, доктор снова явился к лежачим и строго посмотрел на Сашку.

— Как это тебя, человека мирского, штатского, угораздило к монахиням, в монастырскую больницу попасть? Да и рана свежая, фронтов же поблизости как будто нет? Ну-ка, расскажи, как было дело, да без утайки!

— Хвалиться тут нечем, — мрачновато пояснил Александр Овчинников. — Дурь одна. С дебаркадера надысь перед пароходом сиганул, форс показать, да на лапу якорную под водой и напоролся. Спасибо, монастырские кровью истечь не дали. Да и вам спасибо за то, что в город везете.

— Как же тебе вынырнуть удалось с такой раной?

— Сперва, как напоролся, рванулся неловко, лапа-то скрозь бедро и прошла, а течением меня под водой развернуло, так что очутился я как стерлядь на самоловном крюке. Ни взад, ни вперед! А тут якорная цепь под руку подвернись! Ухватился, себя повернул, лапу назад из раны наладил, освободил себя с крюка, но приослаб — много крови, видно, потерял. А мысль одна — про пароход. Угодишь под днище или под колесо — пропал! Одно спасение — цепь.

Тут Сашка заметил, что сиделка Антонина прислушивается к разговору. Он сразу смолк.

— Ну и что дальше? — заинтересовался врач.

— Что дальше? Вылез, ребята к берегу пособили. Нашли, про что спрашивать! Людей перемутил, от дела отстал, других заставил со мной возиться. Женщинам пришлось меня волочить наверх, словно колоду. Хочу через денек-другой на костыли.

Врач покачал головой.

— Хочешь ногу сберечь — колодой и лежи покамест. Рана болезненная и опасная, ногу надо в дубке подержать, а от боли — впрыскивание сделать. Дня через три посмотрим, как поправка подвигается.

— В какой госпиталь вы меня положить хотите? — Сашка покосился на Тоню-сиделку. — Мне бы от наших, монастырских, не отстать! Пока не поправлюсь.

— Ну, уж там видно будет, куда попадешь! — буркнул врач неопределенно.

Пароход остановился взять уголь против томненской мануфактуры, ниже городских пристаней Кинешмы. Часть выздоравливающих с «Минина» помогала засыпать углем пароходный бункер.

Оказалось, что старец Савватий с переломом и Сашка Овчинников чуть не единственные тяжелораненые на весь пароход, Антонина даже подивилась: эвакуируемые выглядят вполне здоровыми. Да и чистота на пароходе поддерживалась не по-госпитальному! Койки — разнокалиберные, белье — наихудшее! Сам пароходик мало подходил для целей медицинских, однако же мог бы вместить вдвое больше больных, чем их сейчас было на борту.

Закончив бункеровку в Томне, пароход отвалил от угольной баржи и тихим ходом подошел к городской пристани Кинешмы. Туда заранее отправилось начальство плавучего госпиталя.

Антонина, глядя из каюты, узнала на пристани начальника и военфельдшера. На мостках лежали и сидели раненые, готовые к эвакуации, однако госпитальные начальники не соглашались принять их.

Капитан «Минина»» даже чалиться не стал, приказал подать на пристань одну кормовую чалку и стоял у переговорной трубки, готовый скомандовать в машину «Вперед!».

— Могу взять только вот этих пятерых легкораненых, ходячих, и то лишь потому, что мне уголь погрузить некому в Костроме! — кричал начальник госпиталя. — У меня персонал трое суток не спит с лежачими, на пароходе яблоку негде упасть от тесноты. Пятерых беру не причаливая. А ну, прыгай на борт, у колеса, живей! Ты прыгай, ты и ты, и вон еще те двое. Военфельдшер, прыгай за ними! Эй, там у трапа, подай руку товарищам! Пошел, капитан, вперед самым полным!

Начальник с военфельдшером последними вскочили на борт, и «Минин», расстилая по реке дымный след, отошел вверх, больные же… остались лежать на пристани. Антонина снова подивилась: и никакой тесноты нет на недогруженном судне, и уголь уже взят в Томне. Чудные порядки!

До ушей Антонины доносились и еще более чудные разговоры на борту. То и дело в обрывках фраз звучали французские словечки, обращение «господа», картаво произносимое слово «Россия». Антонина видела не больных солдат, как пациенты ее палаты, а лощеных, манерных, барственного вида молодых мужчин, обряженных в солдатское обмундирование словно бы лишь для отвода глаз.