Некоторое время они сидели молча. Затем граф дал знак официанту наполнить бокалы.
— Мне больше не надо. — Мелита накрыла рукой бокал.
— Вы уверены?
— Я не уверена, что гувернантке вообще следует прикасаться к вину.
— Вы находитесь на французской земле, — сообщил граф, — и каждый француз, даже самый бедный, выпивает ежедневно свою бутылку вина.
— Папа говорил мне об этом. Однако удивительно, что на Мартинике существуют французские обычаи, хотя она так далеко от Франции.
— Только если считать на мили. Наши сердца принадлежат родной земле.
Мелита улыбнулась.
— Видимо, больше всего родину любят изгнанники, — добавил граф, — поэтому мы должны сделать все, чтобы вы не скучали по дому.
— Я постараюсь не скучать, — сказала Мелита серьезно. — В то же время немного страшно, когда не знаешь, что делать и как себя вести.
— Думаю, вы поймете, что вам следует всего лишь оставаться такой, какая вы есть. — Слова графа прозвучали как комплимент.
Мелита сочла необходимым перевести разговор на другую тему.
— Что вы выращиваете в своем поместье, месье? По дороге сюда я слышала, будто на острове в основном выращивают сахарный тростник, бананы, кофе и специи.
— Совершенно верно, — подтвердил граф. — На моей плантации растут сахарный тростник, бананы и немного кофе.
— Это интересно. Вы легко находите работников? Насколько я знаю, население Мартиники не так многочисленно.
— В Весонн-де-Арбр достаточно рабов.
— Рабов?! — воскликнула Мелита. — Я думала…
Она запнулась.
— Что вы думали?
— Я думала, что рабов на этом острове освободили.
— Их освободили на Антигуа и некоторых других островах, но не на Мартинике.
— Но, несомненно… — начала Мелита, однако решила, что невежливо обсуждать проблемы рабства с рабовладельцем. Ее отец придерживался твердых взглядов в этом вопросе, и Мелита полагала, что практически во всем мире рабство уже признано жестокой и унижающей человеческое достоинство формацией, а рабы освобождены.
Догадываясь, о чем она думает, граф сказал:
— Рабство непременно будет отменено и на Мартинике, но сейчас в правительстве идут жестокие дебаты по этому поводу, и до их окончания люди, владеющие рабами, бессильны что-либо предпринять.
— Я понимаю, — сказала Мелита тихо.
— Надеюсь, что понимаете. А когда вы увидите рабов в Весонне, то поймете, что в целом им живется неплохо, во всяком случае, мне так кажется.
Мелиту удивило, что он говорит об этом несколько отстраненно, словно все это его непосредственно не касается. Тут же она заподозрила, что с Весонном, по-видимому, связана какая-то тайна, но затем все-таки решила, что у нее просто-напросто разыгралось воображение.
Они закончили есть, и Мелита обратилась к графу:
— Благодарю вас за один из самых изысканных обедов, которые мне доводилось посещать. Все это так ново и необычно для меня.
— Я еще многое хочу показать вам… — начал граф, но вдруг остановился, как показалось Мелите, будто спохватившись, что был так откровенен с гувернанткой своей дочери.
«Не следует забывать, что я всего лишь служанка, хоть и называюсь гувернанткой», — подумала она и постаралась вспомнить, как вели себя ее собственные гувернантки.
Сейчас они представлялись ей довольно скучными, непритязательными женщинами, которым очень скоро становилось ясно, что о некоторых вещах они знают гораздо меньше, чем их воспитанница. А что касалось литературы и истории, особенно поэзии и античного периода, то здесь главным авторитетом для Мелиты всегда был отец.
Она без труда овладевала языками тех стран, где ей доводилось жить с отцом, он всегда хотел, чтобы ее воспитатели вели обучение на их родном языке. Для изучения французского он приглашал учителей в Лондон и Вену, и теперь уверенность в том, что на этом языке она говорит почти так же хорошо, как по-английски, вызывала в ней чувство некоторого облегчения.
Граф, казалось, читал ее мысли.
— Стоит ли говорить о вашем чудесном французском? У вас произношение истинной парижанки. Хотя этого следовало ожидать от дочери сэра Эдварда.
— Благодарю вас, — сказала Мелита, — но мне никогда не сравниться с отцом, который свободно говорил на семи языках и знал много южноевропейских наречий.
— Вам следует начать занятия с Роз-Мари с английского, но боюсь, что она не сильна и в других важных предметах, я имею в виду арифметику, географию и музыку.
— Вы считаете музыку важным предметом?
— Для женщины — да!
— А почему вы думаете, что это важнее для женщины, чем для мужчины? — Она говорила с ним, как когда-то разговаривала с отцом, — решительно и отчасти вызывая его на спор.
— Я думаю, — объяснил граф, — что музыка должна стать частью женщины, звучать в каждом ее слове и каждом движении. Музыка может внести гармонию не только в ее внешний облик, но и в мысли, и в характер.
— Наверное, вы правы, хотя я никогда не задумывалась об этом с подобной точки зрения, — ответила Мелита.
— Тем не менее вы двигаетесь столь грациозно, будто прислушиваетесь к мелодии, звучащей в вашем сердце.
Голос его был тих и глубок. Мелита посмотрела на графа широко открытыми глазами, и ей стало трудно отвести от него взгляд. Никогда не видела она у мужчины глаз столь темных и выразительных и в то же время неотразимо притягательных. Она невольно покраснела. Но из-за соседнего столика раздался взрыв смеха, и чары рассеялись.
— Нам, видимо, нужно отправляться в путь, — сказал граф, — до Весонн-де-Арбр — пятнадцать миль, и даже мои быстрые лошади не довезут нас туда раньше чем через два с лишним часа.
Они вышли из ресторана, и коляска тронулась вдоль берега.
Стояла такая жара, что казалось, будто от величественных волн, набегавших на берег, идет пар. Они повернули в глубь острова, и деревья по обе стороны дороги заслонили их от палящих лучей.
Лошади шли вверх по дороге, пролегавшей сквозь заросли невиданных ею ранее экзотических растений. Здесь были деревья гуавы и манго, авокадо и хлебное дерево, а немного дальше, когда они въехали в чащу, которую Мелита приняла за джунгли, — бамбук, пышноцвет, королевские пальмы и тамаринды; гигантские папоротники, разросшиеся до невообразимых размеров, смыкались над их головами, образуя туннель. Спустившись с холма в глубокое ущелье, они увидели серебристый поток, несшийся среди больших валунов.
Мелита до этого не представляла, что растительность может быть столь необычной, разнообразной и буйной. Граф показал ей столетние деревья тридцатиметровой высоты и древовидные папоротники высотой с трехэтажный дом. Были здесь и растения-паразиты, плющи и лишайники, иногда полностью скрывавшие от взглядов деревья, служившие им опорой.