Посещение Австрийской империи с ее итальянскими владениями предполагало важное тогда для России сближение с этой страной в условиях сложившихся на тот момент международных отношений. Показательно, что просьба Марии Федоровны о разрешении посетить Пруссию, так и не была удовлетворена. Екатерина опасалась, что в силу испортившихся взаимоотношений с Пруссией, с одной стороны, поездка туда была также нежелательна с точки зрения все более усиливавшихся симпатий наследника к Фридриху II, прусским и общественным порядкам, с другой[16], и Берлин остался вне маршрута путешественников.
Рассказанная графом Федором сцена якобы отравления Павла во время путешествия, во Флоренции, и последовавшая следом его реакция — малоизвестны, но выглядят правдоподобными, поскольку отражали те тревоги и опасения, которые великокняжеская чета испытывала перед отъездом. Как писал Н. К. Шильдер: «По свойственной Павлу Петровичу подозрительности в его уме зародилась даже мысль, что императрица преднамеренно желает удалить его за границу, для достижения каких-либо сокровенных целей»[17]. Однако надо признать, что заграничное путешествие уже составляло предмет внимания цесаревича и цесаревны. Мария Федоровна стремилась побывать заграницей, чтобы повидать родственников, а изнывавший от безделия Павел легко откликнулся на просьбу супруги. Во избежании пышных церемоний согласно требованиям этикета, Екатерина пожелала, чтобы Павел Петрович и Мария Федоровна приняли титул графа и графини Северных. Не все описанные графом Федором факты шокирующего поведения Павла во время заграничного путешествия, равно как и его жизни, не нашли места на страницах крупнейших исследований об императоре Павле I. Как отмечал Н. Я. Эйдельман: «Будем осторожно пользоваться павловскими анекдотами, проверяя их подлинность там, где возможно. Дело в том, что социальная репутация Павла у «грамотного сословия» была такой, что кроме реальных историй ему охотно приписывали десятки недействительных или сомнительных»[18]. Но они, в свою очередь, что-то дополняют к образу Павла, поскольку выглядят логичными в контексте его характерологических особенностей.
Закономерно стремление мемуариста дать оценку деятельности взошедшего на престол Павла, его поведению как монарха и, потому, вполне естественно, что начинает он с описания перезахоронения останков Петра III. Соображение Головкина по поводу того, что «первая мысль Павла состояла в том, чтобы опозорить память своей матери», была подхвачена историками, но, правомерно присовокупивших этот довод к другим[19]. Публичное перезахоронение бренных останков Петра III со всеми приличествующими данному поводу церемониями, царскими почестями, было актом государственного значения. Получалось, что преданный забвению более чем на треть века Петр III, тем не менее как бы оставался наравне с Екатериной II правящим монархом. «Возродив представление о нем как законно правившем Россией императоре, официально и всенародно провозгласив его своим отцом, Павел I выбил, таким образом, почву из-под могущих снова всплыть толков о темных обстоятельствах своего происхождения, о сомнительности потому прав на престол и т. д.»[20]. Живописуя во всех его подробностях церемониал перезахоронения останков Петра III, Головкин с большим сарказмом представляет читателям его персонажем, тем самым как бы оттеняя тот ужас, которым были охвачены присутствовавшие при том участники убийства Петра III, что в целом оставляло впечатление какой-то дьяволиады.
Головкин, в числе прочих современников Павла, видел лишь внешнюю сторону, подчас действительно вздорных, взаимоисключающих многочисленных распоряжений нового императора: о вмешательстве в личную жизнь, запрете на определенные фасоны одежды, причесок, изменении облика военных и гражданских чинов и т. п. Однако за этими внешними атрибутами перемен стояли более глубинные. Нет смысла говорить о том, что это — тема самостоятельного повествования, не входящего в задачу данной публикации. Можно лишь отослать читателя к замечательным исследованиям Н. К. Шильдера, Е. С. Шумигорской, Н. Я. Эйдельмана, А. Г. Тартаковского и др. Комментируя лишь взгляд на сей предмет Головкина, необходимо отметить следующее.
Сторонник укрепления абсолютизма, а недавний урок был преподан французской революцией, наилучшей формой такой власти Павел I считал единоличное монархическое правление, опирающееся на централизованную геометрически выстроенную администрацию. Сторонник сословного разделения российского общества, он, тем не менее, практически стремился искоренить сословное неравенство. Отсюда — эпатировавшее общество манифест о привидении к присяге крепостных крестьян наравне с привилегированными сословиями. Попытки уравнивания сословий, к сожалению, не привели ни к чему другому, как восстановлению против себя всех и вся. Продолжая крестьянскую тему, столь живо затронутую Головкиным, необходимо осветить серию правительственных актов, удовлетворивших интересы крестьян (в частности, манифест о трехдневной барщине 1797 г.), которые регламентировали права помещиков в отношении крестьян. «Поставив этот манифест в один ряд с основополагающими актами своего царствования, — отмечал А. Г. Тартаковский, — Павел I уже одним тем доказал, какое исключительное государственное значение он ему придавал, несомненно видя в нем документ программного характера для решения крестьянского вопроса в России»[21].
Головкин не мог обойти вниманием вопрос о завещании Екатерины II о престолонаследии в пользу внука — Александра. Граф называет слухи об этом документе «басней, распространенной в начале царствования Павла». Однако это было не так. Известно, что Екатерина не раз бралась за этот проект, в который были посвящены несколько высших сановников империи. О нем доказательно писали историки[22]. Сарказм Головкина объясняется свойственной ему неприязнью к фаворитам, баловням судьбы, что, впрочем, лично распространялось и на других, близко стоявших к трону лиц. В данном случае — его адресат А. А. Безбородко, который знал о замыслах Екатерины и, очевидно, помог Павлу в изъятии и уничтожении завещания.
Не мог Головкин не коснуться и так называемого «Мальтийского дела», этого знакового события павловского правления. Остров Мальта внезапно приобрел для России такое значение, что всякая держава, которая осмелилась бы присвоить себе достояние Ордена св. Иоанна Иерусалимского, рассматривалась как наносящая ущерб новому великому магистру, вызывая враждебное отношение со стороны российского императора. Как писал Н. К. Шильдер: «Прежде всего поперек всякой разумной политике стояла Мальта»[23].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});