Я поблагодарил его, махнул ему рукой, и мне показалось, что он мне отвечает тем же.
Маневрируя по мокрому городу, я попытался зубами открыть три полученных конверта, застегнуть верхнюю пуговицу рубашки и одновременно завязать галстук. Целых три приглашения на свадьбы друзей. В обычной ситуации я бы с радостью посетил их, пожелал бы им счастья и выпил бы пару-тройку бокалов шампанского за дальнейшие совместные годы новобрачных. Однако, поскольку перспективы моей личной жизни в лице красотки Софи растворились вместе с выхлопными газами самолета, улетевшего в Тулузу, у меня эти приглашения не вызвали ничего, кроме раздражения.
«Ты меня окончательно довел», — заявила она. И по тому, как при этих словах Софи обращалась с наиболее хрупкими предметами в моем доме, я смог сделать вывод о том, что ей присуща неисправимая галльская эксцентричность. Несомненно, у нее были довольно веские причины для того, чтобы злиться на меня. Однако, к сожалению, мне так и не удалось выяснить, в чем именно они заключались — она говорила так быстро и так громко, что я мало что понимал.
Этот роман, как и многие другие, начинался бурно и стремительно, а затем все свелось к тому, что каждое утро мне приходилось дожидаться, когда она выйдет из ванной. Несомненно — готов это признать, — я не уделял ей необходимого внимания. Слишком погружался в мелочи школьной жизни и не понимал, что она отнюдь не разделяет мой энтузиазм. Ее достали мои поздние репетиции школьного спектакля и совершенно не интересовали бесконечные рассказы о таинственно исчезнувших футбольных кроссовках или новом блюде, придуманном Барри для школьной столовой. (Хотя следовало бы признать, что Барри обладает редким талантом.)
Софи изучала английский язык в университете, и многие обычаи и выходки моих соотечественников продолжали вызывать у нее интерес, хотя я воспринимал их как нечто само собой разумеющееся. По завершении рабочего дня или к выходным я мечтал лишь об отдыхе, желательно в постели. Мне совершенно не хотелось куда-либо идти, чтобы просто чего-нибудь «посмотреть». Я не испытывал никакого желания общаться с людьми, которые и так окружали меня каждый день. И ошибочно принимал летаргическую домовитость за здоровые взаимоотношения, лень за любовь, отсутствие взаимопонимания за обоюдную удовлетворенность.
Софи усердно пыталась выманить меня в мир, находящийся за пределами школы. Она устраивала общественные мероприятия, где я должен был присутствовать и вовремя улыбаться. Порой мне приходилось рассказывать анекдоты, подобающие собираемому обществу и предлагаемым обстоятельствам, что иногда даже вызывало смех и бурное веселье. Однако со временем мне стала надоедать роль шута горохового, и Софи, возмущенная моей инерцией, попыталась воодушевить меня сначала с помощью улащивания, а затем и угроз. Закончилось все тем, что она постоянно указывала, чем мне надлежит заняться. Однако это привело к противоположным результатам. Я закопался с головой в подушки, а когда вылез из них, ее уже и след простыл.
Да, я отлично понимал, почему она меня бросила, и утешал себя тем, что это произошло рано, а не поздно. Когда Софи хлопнула последней дверью, пришлось убеждать себя, что жизнь немалому меня научила, что я возмужал и в следующий раз все будет совершенно иначе. Однако, к сожалению, проверить свои предположения мне почему-то не удавалось.
Когда одинокими ночами меня покидала врожденная жизнерадостность, я вспоминал рыдающую, сильно перебравшую барышню, с которой познакомился на одной из свадеб. Вцепившись в мое плечо, она поведала мне свою теорию, в соответствии с которой, если человек не состоял в браке к тридцати двум годам, ему следовало хвататься за первого встречного, которым в ее случае явно оказался я. Или, подытоживала она, ничего не остается, как махнуть на все рукой и уехать за границу. Я был уже на полтора года старше обозначенного ею срока.
Утром во вторник Джим доставил мне еще одно приглашение на свадьбу, и я вошел в кабинет директора, продолжая сжимать его в руках. Атмосфера академической учености и строгой самодисциплины всегда действовала на меня гнетуще — еще с подросткового возраста. И я, точно так же, как в детстве, непроизвольно проверял, насколько чисты мои ботинки.
— А, Уилл. Прости, что вызвал тебя — наверняка ты очень занят. Просто речь идет… об очень щепетильном деле… — Я поджимаю пальцы ног в своих отнюдь не безупречных ботинках и мысленно начинаю перебирать карточки в разделе «Виновен». К счастью, их должно быть там не слишком много. — Просто землекоп обнаружил это на обочине вашего поля в субботу и вполне разумно принес мне.
Он выдвигает ящик своего огромного дубового стола и достает помятые и полупережеванные остатки апельсинов. С трудом сдержав смех, я придаю своему лицу столь же скорбное выражение, как и у сидящего передо мной директора.
— Мусор. — Он наконец находит нужное слово и произносит его с такой интонацией, которая намекает на неминуемое и скорое крушение западной цивилизации.
— Ну что сказать… это вопиющее упущение. Не волнуйтесь, я проведу необходимое расследование на следующей тренировке.
— И о результатах сразу сообщи мне. Критерии, Уилл, критерии. Ну вот и все. Спасибо.
— Это вам спасибо, господин директор.
Когда я уже закрываю за собой дверь, мне приходит в голову посоветовать ему, куда надо деть столь раздражающие его объекты.
«Бог мой, весь этот хлам является биорасщепляемой субстанцией, — думаю я, идя по коридору и разглядывая портреты помпезных кретинов, имена которых ни о чем мне не говорят. Я зол как черт. — Он мог бы просто сказать, что мы проиграли».
— Доброе утро, сэр, — раздается за мной свистящий слащавый голос.
Я оборачиваюсь. О нет, только не это.
— Доброе утро, Роберт, — ворчу я себе под нос. — Ты видел землекопа?
— Нет, сэр… но, сэр-р-р! — он вприпрыжку устремляется за мной. — Мама спрашивает, когда вы выдадите нам наши тетради.
— Можешь сообщить своей драгоценной маме, — (этой уродливой старой ведьме), — что я выдам их сразу после того, как разберусь с апельсинами.
Дверь учительской вполне внушительно хлопает.
— Сэр?
И я понимаю, что мое решение уехать не настолько уж спонтанное, как мне казалось вначале. Более того, моя жизнь определялась потоком случайностей, внешними воздействиями, врожденной ленью и неспособностью адекватно реагировать на происходящее. Как бы там ни было, мне пора уходить из школы.
В спертой атмосфере учительской, прислонившись к двери, я вспоминаю один урок французского, проведенный мной за несколько лет до этого. «Чем бы вы хотели заняться, когда вырастете?» — спросил я тогда у своих все еще восторженных одиннадцатилеток. Они тут же засыпали меня вопросами: как будет по-французски то или это.