Ремеслу учился по вечерам, а днем корову и телят пас да за гусями приглядывал.
При тусклом мигающем свете каганца заготовлял мастеру деревянные гвозди, дратву, порол старые стоптанные гетры и только через год сам попробовал приколотить первую подметку. Ремесло освоил, обувал панских сынков в шевровые сапожки, а сам был босой.
Вот так и жил до тридцать девятого. В сентябре по селу прошла Красная Армия. Не понял сначала Иван: сон это или явь? Ни кулаков, ни помещиков. В селе школа открылась, позвали и Ивана. Учись, говорят. Брата Степана в железнодорожное училище послали. Матери хату дали. Все равно, что в той сказке, которую она, обливаясь слезами, так часто рассказывала своим сыновьям.
Сказка быстро сказывается, да и явь оказалась недолгой. И двух урожаев со своей земли люди не сняли, как налетели фашисты. Чуть отодвинулся от села фронт, принялись они свои порядки наводить. Иван убежал в лес, чтобы в Германию не угнали.
Вернулось старое, трижды проклятое людьми, время. Немцы схватили Степана, угнали в Германию, потом за Иваном охотились, пока не поймали…
Из фашистского рабства братья вырвались только в сорок пятом.
Новую жизнь строили, не щадя себя. В первые годы банды украинских националистов запугивали крестьян, убивали сельских активистов. Надо было не только строить, но я защищать новую жизнь. Степан пошел в милицию. участковым уполномоченным, Иван — в МТС, доверили ему новенький трактор. От радости, казалось, пело само сердце, когда он вел по колхозному полю стального коня.
Однажды, прослышав о том, что в селе Грушатычи появились бандиты, Степан быстро собрался, зарядил пистолет и ускакал туда. А утром следующего дня его привезли домой. Две бандитские пули навылет пробили голову.
Примчался в поле к Ивану верховой, крикнул, заглушив шум трактора:
— Там, в Грушатычах, Степана твоего… Холуи фашистские…
Выхватил Иван у парня поводья, вскочил в седло и, не помня себя, погнал лошадь. В сельсовете увидел только лужу крови.
Немного погодя к Ивану тоже явились. Собираясь чуть свет на пахоту, он вытащил из колодца ведро воды, чтобы залить в радиатор. Подошел к трактору, глядит — на заводной ручке записка: «Работать только с 9 утра да 5 вечера. За неподчинение — смерть».
Пора была горячая, и никто из трактористов не считался со временем. Дела шли хорошо. Но это не по душе было врагам колхозного строя.
Иван, не раздумывая, затоптал в грязь это Предупреждение и повел трактор в поле.
На следующий день история повторилась. И опять Киналь затоптал в грязь бумажку. Но поздно вечером, когда он приехал на заправку в один из колхозных дворов, где стояли бочки с горючим, из-за построек в темноте бросились к нему какие-то фигуры. Догадавшись, в чем дело, он прыгнул в темень… Сразу несколько рук вцепилось в него. «Не уйдешь, гадюка, — дохнул кто-то в лицо самогонным перегаром. — Мы тебя на огне сжарим… Вместе с твоим железным чертом»,
Ивана держали крепко. Дважды он рванулся и понял: не уйти.
— Давай, разводи костер! — крикнул кто-то из темноты. — Погляжу на него при свете, как изворачиваться будет.
— Пан керивник, тут его бочки с керосином. Дуже яркий костер выйде.
— Кати бочки к трактору!..
Двое побежали к бочкам. Иван скорее почувствовал, чем увидел это.
— Отставить! — закричал все тот же голос из темноты. — Пусть сам катит. Он же человек работящий. На работе так и горит…
Потащили Киналя к бочкам, сильно ударили в спину кованым каблуком.
— Ну-ка, берись…
— А ты, пьяная собака, руки мени отпустишь? — огрызнулся Киналь.
Руки ему освободили. Наклонившись, он молча покатил тяжелую, еще непочатую бочку. Следом неотступно за ним топали все те же люди, и один из них цепко держал его за ворот рубахи, больно толкая в шею острыми суставами сжатых в кулак пальцев.
И вдруг сильным, отчаянным прыжком Иван перемахнул через бочку. Ворот и добрая часть его рубашки остались в чьей-то руке. Гулкий топот ног долго еще раздавался позади Ивана Андреевича…
Через несколько дней бандеровцев выследили и поймали. А Киналь продолжал водить трактор, правда, теперь уже другой — тот, прежний, они сожгли.
Вот так босоногий пастушонок, принявший когда-то новую жизнь за дивную сказку, стал зрелым человеком, коммунистом. Со временем ему в колхозе доверили крупный производственный участок. Не случайно оказался Иван Киналь среди тех, кто первым пошел в народную дружину, чтобы охранять общественный порядок и государственную границу.
…Возвращался как-то с собрания Иван Андреевич затемно. В лицо бил колючий морозный ветер. В снежном вихре не сразу можно было разглядеть попадавшихся навстречу односельчан. Но Киналь узнавал их: у каждого была своя, известная ему походка. Почти сразу узнал он и шофера из дорожного отдела Мирослава Гуменьчика. Вот только что это за человек рядом с ним? Таких вроде бы и в районе не встречал. Одет по-городскому, фуражку напялил, форсит.
— Слушай, Киналь, — позвал Мирослав,- ты не богат деньгами? Парню нужны. Говорит, проголодался, а идти далеко. У меня же, понимаешь, ни копейки…
Иван Андреевич остановился.
— Чого же ты таким бидным стал, Мирослав? Человек ты, кажется, не скупой…
— Да тут дело выгодное. Он ведь не взаймы просит. Часы обещает, да еще какие-то заграничные. Понял?
— Часы? — переспросил Киналь и более пристально посмотрел на парня. — В таком рази гроши найдутся. Тильки чого же мы тут на улице, пидемо в столовую… И закусим, и часы побачим.
— Согласен. У меня самого аж живот подвело…
Они зашли в помещение, облюбовали стол. Киналь заказал в буфете три кружки пива и для каждого по порции котлет. Вернулся он, однако, с кислым выражением на лице. В ненастную погоду, да еще по такому случаю, неплохо бы горилочки пропустить, хотя бы по сто на брата. Но крепкие напитки в столовой не водятся.
— Не я буду, як не достану, — решительно заявил он и надел шапку. — Ты, Мирослав, займи тут гостя, я скоро…
Он моргнул Гуменьчику чуть приметной белесой бровью и, отодвинув стул, направился к выходу.
Когда вернулся в столовую, незнакомец, ничего не подозревая, мирно беседовал с Гуменьчиком.
— Достал? — спросил Мирослав, хитровато прищурив один глаз.
— Зараз принесуть, — ответил Киналь и присел к столу.
Не прошло десяти минут, как в столовую явились пограничники. Парень вскочил, опрокинув стул, и хотел было броситься к окну, но там уже стоял солдат.
Нарушитель заскрежетал зубами.
— Знал бы, еще на дороге прикончил бы. От волков бежал — на медведей напал.
Сколько таких встречал на своей жизненной дороге Иван Андреевич, и каждый непременно хотел «прикончить» его. Но, как говорится, орла муха не словит.
Николай Сальников
Ты совсем молодая
Помнишь, в дверь осторожно стучался посыльный,Он бежал — даже ветру угнаться невмочь.За селом, у дороги, щербатой и пыльной.Мы с тобой расставалисьв тревожную ночь.Так велел мне мой долг…А по речке, над лугом.Не спеша пробирался молочный рассвет.Привыкай же, любимая, к частым разлукам,Если друг твой в армейскую форму одет.Если ночью спешу по сигналу тревоги,Убегаю туда, где не видно ни зги,Ты не сетуешь, молча стоишь на пороге,Слышишь, как за окном замирают шаги.Твои руки и в праздник покоя не знают,Все хлопочешь ты, платьемнарядным шурша.Ах, какая ты нынче совсем молодаяИ чиста, как любовь, и, как жизнь, хороша!