Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

— Не ожидал я от тебя такой истерики, — сказал Григорий, до конца выслушав Игонина. — Я понимаю, конечно, но на меня зря набросился. Ты думаешь, если война, так о ней только и думать надо?

— Пожалуйста, мечтай о синеглазой, — усмехнулся Петро, — вздыхай на звезды — их вон какая прорва! Ладно, Гришуха, давай не будем, обнимайся ты со своим «Дон-Кихотом», черт с тобой. Не хочу я больше ни о чем думать, а хочу спать. Ауфвидерзеен!

Петро повернулся на другой бок и замолк. Тюрин уже посапывал. А Григорий еще долго не мог заснуть.

2

Утром у железных ажурных ворот особняка остановилась черная «эмка». Из кабины вывалился грузный военный, выпрямился во весь свой богатырский рост. Игонин, стоявший на часах, по матерчатой красной звездочке на левом рукаве и по «шпалам» рубинового цвета в петлицах определил в военном батальонного комиссара. Выглядел он усталым: веки воспалены до красноты, давно не бритая щетина, наполовину седая, делала лицо серым. Батальонный комиссар стряхнул с гимнастерки пыль, расправил складки под ремнем и направился к воротам удивительно свободным, упругим и легким для солидной комплекции и возраста шагом.

Игонин загородил ему дорогу:

— Нельзя, товарищ комиссар!

Тот шел глубоко задумавшись. Окрик часового вернул его к действительности. Остановился, взглянул на Игонина добрыми усталыми глазами и ответил насмешливо, совсем не по-военному:

— Ага, стою! А дальше?

— Не положено пускать, товарищ комиссар.

— Не положено так не положено. Зови караульного начальника. Я подожду.

Батальонный комиссар закурил. Внимание его привлекла девочка лет двенадцати, которая с трудом несла на руках маленького братишку и опасливо оглядывалась по сторонам: боялась. От жалости к ней у комиссара засосало под ложечкой. Всем на войне плохо, тяжко невероятно, однако тяжелее приходится детям, особенно тем, которые остались в районе военных действий. По гражданской войне помнит это комиссар.

Да, дети...

Девчонка хрупкая, с косичкой. Братишка обнял ее за шею, надул жалобно губы: вот-вот заплачет. Вспомнил вдруг комиссар свою Капку, младшую дочку.

Капка ласковая, улыбчивая. Сильнее всех других детей любил ее комиссар. Наверно, потому что была она самой последней. Редкие свободные минуты посвящал Капке, нянчился с нею, как не нянчился раньше с другими дочерьми и сыновьями, рассказывал ей сказки. Капка заливчато смеялась, если сказка была веселой, и прижималась к отцу, если в сказке было что-нибудь страшное. И видя дочь такой, испуганно-доверчивой, комиссар жмурился, к глазам подступали слезы — так ему жалко было маленькую Капку. Чем-то неуловимым напомнил этот белоголовый малыш, которого девчонка несла через улицу, дочку: может, тем, что так же доверчиво и боязливо прижался к сестре, как дочь прижималась к нему, то ли еще чем. Далеко отсюда Капка, а война неумолимо подкатывается и к ее дому.

Между тем Петро вызвал Самуся, тот прибежал тотчас же и пропустил комиссара.

Проходя мимо Игонина, тот улыбнулся:

— Добро, солдат, службу знаешь!

Похвалы Петро не ожидал: почему-то посчитал, что комиссар скорей всего должен был обидеться. «Вот и пойми начальство, — размышлял Петро, благо делать было нечего. — Иногда угодить стараешься, а ничего, кроме конфуза, не получается. А тут ни за что похвала. Комиссар, видать, мужик неплохой, душевный, сам, наверно, когда-то вдоволь настоялся на часах. Другой бы на его месте разозлился, что задержали у ворот, все какие-то нервные стали, а этот ничего, свойский».

Игонин был прав — комиссар на своем веку вдоволь потянул солдатскую лямку. В империалистическую мок и зяб в окопах Полесья, в гражданскую лихо летал на буденновской тачанке, трижды был ранен и контужен.

А интересно: зачем пожаловал сюда батальонный комиссар? Новое задание привез или к Анжерову какое дело?

Известно это стало через полчаса.

В первые два дня из Белостока эвакуировалась только часть семей советских работников и военнослужащих. Многие не успели устроиться в эшелоны. Но были и такие, которые не спешили уезжать. Надеялись, что война не войдет в городские ворота: через неделю-другую наши войска отбросят фашистов обратно и начнут поход на Варшаву, а там и на Берлин. Заблуждение быстро рассеялось, но было поздно. На станции Белосток не осталось ни одного паровоза, администрация станции, кроме старика дежурного, разбежалась. Старик ничего толком не знал, потому что связь, всякая связь с внешним миром оборвалась дня два назад.

Эвакуация застопорилась. В автомашины, которые устремились на восток, гражданских не брали. Те, у кого не было маленьких детей и больных, приторочив на спине узлы с барахлишком, отправились пешком. Семейные собрались на станции и упрямо ждали эшелона. На какое чудо они надеялись — непонятно. Делегация женщин прорвалась к Анжерову, но он, занятый другими неотложными делами, ничего путного не посоветовал, только пожал плечами:

— Ничем помочь не могу.

Женщины, наперекор всему, ждали и искренне верили, что военные власти на произвол судьбы их не бросят. А военным властям приходилось круто, им было не до беженцев. Дела на фронте складывались хуже некуда. В мирное время в Белостоке квартировал штаб армий. На второй день войны он перебрался к границе, а на четвертый день очутился уже под самым Слонимом. Батальонный комиссар, служивший в политотделе, выехал на фронт в первый день и застрял там. Сейчас искал штаб армии. Никто не мог определенно назвать место его дислокации. Тогда комиссар заехал в Белосток в надежде, что здесь-то ему удастся кое-что установить. Возле станции «эмку» остановили женщины. Они рассчитали верно: раз командир едет на легковой машине, значит, он большой начальник. Комиссар выслушал женщин внимательно. Да, положение беженцев складывалось трагически. Город не сегодня-завтра придется сдать врагу, это было уже очевидным. Что ж тогда будет с ними?

Комиссар про себя зло ругнул некое отвлеченное начальство и взялся за дело. Он был человеком действия. Вместе с шофером на запасных путях разыскал старый, но вполне исправный маневровый паровоз, который в обиходе зовут ласково «овечкой». Вагонов тоже хватало. Трудность обнаружилась с неожиданной стороны.

Во всем железнодорожном поселке, раскинувшемся вокруг станции, не осталось ни одного машиниста. Кто уехал в первые же дни войны, некоторые примкнули к воинским частям. Были и такие, которые попрятались.

Вот тогда комиссар, узнав, что в городе есть комендантская часть, поехал ее разыскивать. Его привели к Анжерову. Капитан встречал комиссара и раньше. Раза два комбатов вызывали в штаб дивизии и там, после всех семинаров и инструктажей, читали лекции о международном положении. Оба раза лекции читал батальонный комиссар, капитан даже запомнил его фамилию, имя и отчество, благо они легко запоминались, — Волжанин Андрей Андреевич.

В комиссаре было что-то располагающее к нему: видимо, простота, с которой он разговаривал с людьми; спокойная уверенность и ненавязчивость, хотя по всему чувствовалось, что комиссар человек волевой и в трудную минуту рука у него не дрогнет. Анжеров вообще тяжело сходился с людьми, он сам был сильным и волевым, к нему самому, как к магниту, льнули люди. Но комиссар сразу Анжерову понравился. Через минуту после знакомства они разговаривали так, словно знали друг друга не первый год.

Анжеров со штабом занимал самую просторную комнату в особняке — не захотел размещать штабистов по разным комнатам. Здесь все вместе, здесь ему виднее, как кто работает. Поэтому комната всегда была полна народу, в ней не умолкал гам, до потолка клубился сизый табачный дым. Капитан не курил, поначалу хотел было запретить курить в комнате, но подумал, что, несмотря на его запрет, люди втихомолку, в его отсутствие, курить будут, и махнул рукой. Терпеть не мог, чтоб кто-то даже пустяковое дело делал от него украдкой. Сам Анжеров занял боковую комнату с двумя окнами, дверь в которую вела прямо из этой большой. В комнате капитан и спал. А штабные на ночь разбредались по особняку.

Капитан провел Волжанина в свою комнату. Комиссар положил фуражку на стол, вытер платком лоб и шею, заметив:

— Жарковато.

Анжеров молча открыл окно, и из сада потянуло свежестью.

А Волжанин нахмурился, давая этим понять, что приехал вовсе не для того, чтобы рассиживаться вот за этим колченогим столом, а привели его сюда дела поважнее. Он вкратце рассказал о беженцах. Капитан собрал командиров рот и приказал опросить бойцов — нет ли среди них паровозных машинистов.

Самусь почему-то решил, что Игонин до армии ездил на паровозе. Вызвал его и спросил:

— Вы кем работали в гражданке?

— Всем помаленьку.

— Конкретнее.

— И чтец, и швец, и на дудке игрец. Все могу, товарищ лейтенант. Вы машиниста ищете?