Словно салют на Четвертое июля, над лесом плавно взлетела еще одна сигнальная ракета. Стало светло, и я увидел их: самое малое пять силуэтов, а то и больше. Пригибаясь, они шли через стоянку — но медленно, как в кошмаре. Болтающееся обмундирование развевалось на ветру, в касках отражался свет сигнальной ракеты. Они были вооружены — по-моему, автоматическими винтовками. Лиц было не разглядеть, да оно и к лучшему.
Прайс на полу застонал. Я услышал, как он бормочет «свет… высветило».
Прямо над закусочной зависла осветительная ракета. И тогда я понял, что происходит. Высветило нас. Нас всех застиг кошмар Прайса, и «Ночные пластуны», которых Прайс бросил умирать в грязной жиже, снова вели бой — так же, как случилось в мотеле «Приют под соснами». «Ночные пластуны» вновь ожили, питаемые чувством вины Прайса и тем, что с ним сделало то говно, «дергунок».
А нас высветило, как вьетнамца на том рисовом поле.
Раздался звук, похожий на щелканье кастаньет: это, вычертив огненным пунктиром дугу, в разбитые окна влетели и с неясным глуховатым стуком приземлились в углу крохотные, рассыпающие искры точки. Задетые ими табуреты завертелись, издавая пронзительный визгливый скрип. Со звоном выскочил ящик кассового аппарата, а затем, рассыпая мелочь и бумажки, касса разлетелась. Я быстро пригнул голову, но жгучая оса (не знаю, что уж это было — может, кусок металла, а может, осколок стекла) раскроила мне левую щеку от уха до верхней губы. Обливаясь кровью, я упал на пол за стойку.
Взрыв стряхнул с полок уцелевшие чашки, блюдца, тарелки и стаканы. Крыша закусочной целиком прогнулась внутрь, словно собираясь сложиться пополам; с потолка сыпались отлетающая облицовочная плитка, арматура, на которой крепились лампы, и куски металлических балок.
Тогда-то я и понял: нам всем суждено погибнуть. Эти твари собирались нас уничтожить. Но я подумал про пистолет в руке Денниса и про лежащего у дверей Прайса. Если кошмар Прайса настиг нас, а удар бутылкой кетчупа что-то повредил у Прайса в черепушке, то единственным способом покончить с этим сном было убить Прайса.
Я никакой не герой. Я чуть не уссывался со страху, но я знал, что я — единственный, кто в силах двигаться. Я вскочил, кое-как перелез через стойку, упал рядом с Деннисом и начал вырывать у него пистолет. Даже после смерти хватка у Денниса была ого-го. Поодаль, где-то справа от меня, под стеной опять прогремел взрыв. Дохнуло палящим жаром, а ударная волна протащила меня по полу сквозь стекло, дождь и кровь.
Но в руке у меня был пистолет.
Я услышал крик Рэя: «Берегись!»
В дверном проеме на фоне пламени обрисовался силуэт костлявого существа в грязных зеленых отрепьях. Голову прикрывала помятая каска, в руках была изъеденная ржавчиной винтовка. Лицо было изможденным, призрачным, черты скрывала ноздреватая корка засохшей жидкой грязи с рисового поля. Существо начало поднимать винтовку, чтобы выстрелить в меня, — медленно-медленно…
Я снял пистолет с предохранителя и дважды выстрелил, не целясь. От каски отскочила искра — одна из пуль прошла мимо цели, — но неясная фигура пошатнулась и попятилась к полыхающему пожаром «стэйшн-вэгону», где сперва словно бы расплавилась в вязкую слизь, а потом исчезла.
В закусочную опять полетели трассирующие пули. «Фольксваген» Черил содрогнулся — почти разом лопнули шины. Шины изрешеченной пулями патрульной машины уже давно стали плоскими.
За окном вырос еще один «ночной пластун» — этот был без каски; там, где полагалось бы расти волосам, череп покрывала слизь. Он выстрелил. Я услышал, как пуля с жалобным воем пронеслась мимо моего уха, и, прицелившись, увидел, что костлявый палец снова жмет на курок.
Пролетевшая у меня над головой сковорода угодила этому созданию в плечо и сбила прицел. На мгновение она увязла в теле «ночного пластуна», словно вся его фигура была слеплена из грязи. Я выстрелил раз… другой… и увидел, как от груди существа отлетают какие-то ошметки. Разинув в беззвучном крике то, что когда-то давно, пожалуй, было ртом, оно ускользнуло из поля зрения.
Я огляделся. Черил с белым от шока лицом стояла за стойкой. «Ложись!» — заорал я, и она нырнула в укрытие.
Я подполз к Прайсу и сильно встряхнул его. Он не желал открывать глаза. «Проснись! — взмолился я. — Проснись, черт тебя дери!» А потом я прижал дуло пистолета к голове Прайса. Боже милостивый, я не хотел никого убивать, но я знал, что должен вышибить «Ночных пластунов» из этой башки. Я колебался… слишком долго.
Что-то сильно ударило меня по левой ключице. Я услышал, как хрустнула кость — будто сломали метлу. Силой выстрела меня отшвырнуло обратно к стойке и вдавило меж двух издырявленных пулями табуреток. Я выронил револьвер, а в голове у меня стоял такой рев, что я оглох.
Не знаю, сколько времени я пролежал без сознания. Левая рука была как неживая, будто у покойника. Все машины на стоянке горели, а в крыше закусочной зияла такая дыра, что в нее можно было скинуть трейлер на гусеничном ходу. Лицо заливал дождь. Хорошенько протерев глаза, я увидел, что они стоят над Прайсом.
Их было восемь. Те двое, кого я считал убитыми, вернулись. За ними тянулся шлейф сорной травы, а башмаки и изорванное обмундирование покрывала жидкая грязь. Они стояли молча, не сводя глаз со своего живого товарища.
Я слишком устал, чтобы кричать. Я не мог даже скулить. Я просто смотрел.
Прайс поднял руки. Он потянулся к «Ночным пластунам» и открыл глаза — на багровом фоне мертво белели зрачки.
— Не тяните, — прошептал он. — Кончайте…
Один из «Ночных пластунов» наставил на него винтовку и выстрелил. Прайс дернулся. Выстрелил еще один «пластун», и в следующую секунду в тело Прайса в упор палили все. Прайс бился на полу, сжимая руками голову, но крови не было — фантомные пули его не задевали.
По «Ночным пластунам» пошла рябь, они начали таять. Сквозь их тела я видел языки пламени, пожиравшего горящие машины. Фигуры сделались прозрачными, заплавали в размытых контурах. В мотеле «Приют под соснами» Прайс проснулся слишком быстро, понял я; продолжай он спать, порождения его кошмаров положили бы конец всему этому там же, во флоридской гостинице. Они на моих глазах убивали Прайса… быть может, они играли финальную сцену с его позволения — лично я думаю, что он, должно быть, давным-давно этого хотел.
Прайс содрогнулся, изо рта вырвался полу-стон, полу-вздох.
Прозвучавший чуть ли не как вздох облегчения.
«Ночные пластуны» исчезли. Прайс больше не шевелился.
Я увидел его лицо. Глаза были закрыты, и я подумал, что он, должно быть, наконец обрел покой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});