Читать интересную книгу Исповедь добровольного импотента - Юрий Медведь

«Коктейль готовит, – думаю. – Уж не к моему ли приходу? А то как же – к моему! Вон как старательно взбалтывает. Ну, вот и дождался!»

Не стал я открываться. Ушел. Пусть, думаю, вершит свой замысел. Видно уж не разойтись нам иначе. Что ж, знать тому и быть! Выпил для храбрости бутылочку красного портвейна и отправился наперерез своей участи.

Захожу в дом. Честь по чести, разуваюсь. Интриганка моя меня встречает:

– Устал, небось?

– Не без этого, – отвечаю. – На то он и труд.

– Садись ужинать.

– Спасибо, очень кстати.

Прохожу, вижу, стол накрыт не на кухне, как обычно, а в комнате. Скатерть белая – глаза режет. По центру графин. У стола два стула. Один насупротив другого.

– Приятно глазу и душе тепло! – балагурю я, как ни в чем не бывало.

Злоумышленница моя не откликается, вроде как над сервировкой хлопочет.

Усаживаюсь. Она мне полстакана наливает из графина, себе ни-ни.

– Что ж не выпьешь со мной? – спрашиваю.

Головой мотает:

– Не хочу.

– И я не хочу…

Всполошилась вся, глаза засуетились, бормочет:

– Как же? Я готовила… старалась…

– Не хочу обижать тебя, – перебил ее я и поднял стакан, а у самого затылок заломило от мысли: «Что же ты делаешь, самоубийца?!»

Но вслух продолжил:

– Поэтому пью этот стакан за тебя лично и за то счастье, которым ты меня одарила…

У нее нижняя губа побелела, нос покраснел и дыхание сбилось.

– Оно, счастье это, – развиваю я дальше, – слихвой перевешивает все то дерьмо, что выпало на мою долю. Спасибо тебе за все и прости, если что не так.

До последнего надеялся я, что остановит она меня. Нет. Слезами обливалась, но молчала. Вот до чего дошла душа ее истерзанная!

Что мне оставалось делать? Наполнилась до краев наша бадейка – хошь не хошь, а глотай. Выдохнул я из себя весь воздух, а с ним и всякие надежды. Одним глотком отправил яд во внутрь. И тут-же весь страх как волной смыло. Кураж попер. Наливаю по-новой. Но уже под самые борта. Помирить так красиво! Чего миньжеваться-то?! А уж если повезет и вынесет лихая, то не стыдно будет вспоминать.

– Утри слезы, карта ты моя козырная! Давай-ка лучше выпьем за ту жаркую недельку, что связала нас навечно. Ох, как крепко связала! Ведь даже сама смерть не в силах теперь развязать этот бантик!

Тут моя возлюбленная закачалась на своем стуле, как ворона на проводах. Сейчас сама окочурится, но линию свою гнет – молчит, вылитая Зоя Космодемьянская!

Сплюнул я и осушил вторую единым взмахом, как выплеснул. Меня такому фокусу один цыган научил. Мимо глотки, непосредственно в пищевод. Говорил, что таким манером можно употребить любую химию, даже мочу кошачью – ни вкуса, ни запаха, только результат!

И точно, не успел я еще стакан опустить, чувствую – тяжелею.

– Пойду прилягу, что-то притомился, – говорю.

Не хотелось мне при ней со смертью тягаться.

Добрел я до кровати, рухнул как был, не раздеваясь, глаза закрыл, лежу, сам к себе прислушиваюсь. «Главное, – думаю, – контроль не потерять». Но как не напрягался я, все ж перехитрила меня падла Косая. Подкралась в полной тишине и накрыла своим удушливым подолом.

Эх, что тут началось! В ушах вой поднялся такой, что я вмиг оглох. Стены моей хибары задрожали, пол раскололся, и я вместе с кроватью провалился, не иначе, как в сам ад.

Воздуха нет, сплошь пожарище полыхает, в дыму твари какие-то с несусветными физиономиями шныряют, а прямо надо мной огромный рот моей отравительницы висит. Ехидно скалится и змеиным языком лизнуть меня норовит. Я было руку поднял, защититься чтоб, а она у меня хрустнула и отвалилась. Другой шевельнул – и ее потерял. Мать вашу едри! Да я уж разложился весь! Ах, думаю, курва! Ухайдакала все ж она меня. А пасть-то эта как будто поняла мое отчаяние, да как захохочет и ну вширь раздаваться. Все, сейчас проглотит меня со всей требухой. Ну, уж нет, думаю, последнее слово за мной будет. Собрался с духом, да как харкну прямо в это гигантское хайло. На, подавись! Хайло поперхнулось, закашлялось… И… сгинуло. А с ним вся хиромантия.

Открыл я глаза – темень. Пальцами шевельнул – слушаются. Ощупал себя – целый. Только холодный и мокрый весь, как пиявка. Ну, думаю, пронесло. Не утратил, значит, организм-то старой закалки.

Вдруг слышу, дверь скрипнула. Замер. Чую, крадется партизанка моя. Лихорадит ее, бедняжку, так, что аж пол ходуном ходит. Но ползет, паскуда, ползет! Ну что ж, решил я, ты свой куплет исполнила, пришла пора мне припев затягивать.

Приблизилась, рукой потянулась. Я дыхание задержал. Кончиками пальцев до моей руки дотронулась – пульс нащупывает. А у меня от слабости, а может от желания жуткого, сердце через раз биться стало, да даже и не биться, так – трепыхаться. Ну, и решила моя ненавистница, что все – гутен морген! Сгинул Софрон Бандеролькин в дебрях ада.

Эх, как бросилась она из комнаты вон. Чуть косяк не вынесла. Обрадовалась – отмучилась мол. Ну, я по-тихому на пол сполз, кое-как на ноги поднялся и за ней.

А она уж одетая в дверях стоит. Как глаза-то на меня подняла, так и просела вся.

– Вот, – говорю я ей ласково, – за тобой пришел. Отпустили меня ироды небесные буквально на пять минут. Так что поспешать надо.

И сам, значит, руки-то к ней протягиваю.

Ничего не смогла вымолвить она, несмышленая моя, только улыбнулась, лужу под собой организовала, да и рухнула в нее.

Двое суток в полной бессознательности в реанимации пролежала. На третьи очнулась, но речи и всякой подвижности лишилась напрочь. Двусторонний инсульт. Вот такая вот диагностика. Переборщил в сердцах-то.

Вскоре получил я свое сокровище под расписку: в инвалидной коляске с потухшим взглядом и со страшной улыбкой на перекошенном лице. Прикатил это все домой, поставил у окна и стал ухаживать. Кормил, обмывал, обстирывал – полноправный хозяин. И воцарились в нашей хибаре мир, согласие и гробовая тишина. Отвоевались подчистую. А за что бились? Ради какой идеи? Поди теперь разберись.

Через год она умерла. А я как схоронил мученицу свою, так и ушел из тех мест от греха. И теперь вот жду своего часа. Как встретит она меня там? Миром или опять бой предстоит?

А ты говоришь – просто. Нет, парень, просто только в кино любится, да в парках под кустиками. А в жизни любовь одна не ходит. Около нее и ненависть, и расчет, и еще всякая такая нечисть трется. И никуда от этого не деться, потому как на то Воля Божья. Но как любил говаривать всеми обосранный товарищ Сталин: «Наше дело правое! Мы победим!» Так что, если хочешь любить – борись!

10

Дядя Софрон умолк, вытянул из носка сигарету «Аврора» и закурил.

А я? Что же происходило со мной?…

О, во мне вызрело Великое противостояние!

В верхней его точке возвышалась Военная Доктрина дяди Софрона, покоящаяся на Рыночном принципе Халила. Диаметрально противоположно этой композиции мерцал Совершенный Восторг. В центре – маялся я.

Разум мой кипел и склонялся в сторону неопровержимых фактов, тогда как душа холодела и рвалась к мечте. Хуже всего было телу, оно спазмировало, стремясь вывернуться наизнанку. Надвигалась катастрофа. Но залязгали дверные запоры, вспыхнул дневной свет, дверь распахнулась… В камеру вошла Панкова Е.М.

Новая форма лейтенанта милиции прилежно упрощала геометрию ее тела, не оставляя фантазиям ни малейшего шанса. Жесткий, прицельный взгляд вселял ужас и мистическое чувство долга. Да… это была уже не та дурманящая и манящая субстанция, которая вчера покоилась на сосновом полке бани моего деда. Предо мной явилась функция – неумолимая и беспощадная!

– Немедленно на выход! – загремел ее протокольный голос. – Через час с документами и вещами быть в военкомате. В 12.00 отправка на главный призывной пункт. Все ясно?!

– Так точно! – самопроизвольно отрапортовал я, и… противостояние исчезло. Испарились муки. Терзания сгинули. Домыслы канули. А что же осталось, спросите вы? Отвечаю: поселок Лоза, в/ч 43006, пятая рота, второй взвод, четвертое отделение, военный строитель рядовой Веденеев – все! Но не думайте, что это ничтожно мало, нет, просто большего и быть не должно.

II. Отношение к военной службе

2. Призывной комиссией при Советском районном военном комиссариате гор. Уфы признан годным к строевой службе.

Призван на действительную службу и направлен в часть 24 апреля 1983 года.

Военный комиссар полковник Тимирканов

11

«Солдат – понятие нерастяжимое», – любил говаривать командир нашей роты, отличник боевой и политической подготовки, гвардии лейтенант Редозуб. За две недели учебного карантина этот низкорослый человек с широкими плечами из ста тридцати возомнивших индивидуумов выплавлял единый слаженный организм, готовый к выполнению любых стратегических задач. Метод его был непредсказуемо прост и заключался в формировании у новобранцев состояния «кромешной ясности». Что это такое? О, это особое расположение духа возникает тогда, когда вы добровольно и напрочь отказываетесь от всякого рода осмысления происходящего с вами и вокруг вас, а только лишь необузданно-ревностно принимаете все как есть.