Читать интересную книгу Загадочность человеческого существа - Дюпрель Карл

"Жизнь, – говорит в одном месте этих своих лекций Кант, – состоит в commercio души с телом; начало жизни есть начало commercii, конец жизни – конец commercii. Начало commercii есть рождение, конец commercii – смерть. Продолжительность commercii есть жизнь. Начало жизни есть рождение; но последнее есть начало жизни не души, a человека. Конец жизни – смерть; но последняя есть конец жизни не души, a человека. Таким образом, рождение, жизнь и смерть – только состояния души"... "Следовательно, преходяще только наше тело, субстанция же наша непреходяща; она должна была существовать и в то время, когда не существовало нашего тела"...

"Жизнь человека двойственна; она слагается из двух жизней: животной и духовной. Первая жизнь есть жизнь человека, как человека, и чтобы человек жил этой жизнью, ему потребно тело. Вторая его жизнь есть жизнь духов, которой его душа живет независимо от его тела и которой жить она должна продолжать по отделении своем от его тела" 3).

1) Pцlitz: Kants Vorlesungen Ьber die Metaphysik. Erfurt, 1821.

2) Du Prel: Kants Vorlesungen ьber Psychologie. Leipzig, 1888.

3) Du Prel: Kants Vorlesungen ьber Psychologie. 75-76 u 79.

Из предыдущего оказывается, что в учении Канта о душе содержатся все необходимые составные части учения о душе. Он учит, что наша душа пребывает в области бессознательного, что два лица нашего субъекта существуют одновременно, наконец, он учит предсуществованию и бессмертию. Но, несмотря на это, новейшая психология занялась исследованием исключительно одного из лиц нашего существа, начинающего свое существование с нашим рождением и оканчивающего его с нашей смертью, почему и учение о душе неминуемо должно было сделаться материалистическим.

Кант ничуть не сомневался и в том, что учение о душе надобно строить на почве оккультических наук. Вот откуда интерес его к духовидению, к Сведенборгу. Последний однако мало удовлетворил его, и он не мог построить согласно своему плану учения о душе по недостатку фактического материала. Мы же, имеющие громадное пред ним в этом отношении преимущество, вполне можем осуществить это предприятие. Уже не говоря об оставленных нам древними и средними веками богатствах материала, богатствах, из которых однако наша наука не почерпнула ровно ничего, у нас есть уже 100 лет сомнамбулизм, 50 лет гипнотизм и 40 лет спиритизм.

Чтобы сделать правильнейшую оценку имеющегося в нашем распоряжении материала для возведения здания нового учения о душе, мы должны уяснить себе, что наука вправе возразить против прежнего учения о душе, или иначе, каких ошибок должно избегать новое о ней учение.

Древнее учение о душе – учение дуалистическое. Оно учит, что человек представляет соединение смертного тела и бессмертной души; но в чем состоит это соединение, этого оно не может объяснить; наука же, и с полным правом, требует монистического объяснения человека. Древнее учение о душе искало душу в самосознании; но так как в последнем мы обретаем только такие духовные функции, которые неотделимы от телесного их органа, чувств и головного мозга, то отсюда один шаг до материалистического воззрения на мозг, как на причину мышления, и до провозглашения тезиса материализма: материя мыслит. В таком случае душа оказывается излишнею; получается, правда, монизм, но монизм совершенно бездоказательный.

Но у нас получился бы монизм, и монизм доказательный, и в том случае, если бы нам удалось вывести отделенные друг от друга в прежнем о душе учении китайской стеной тело и телесно опосредствованный дух из общего третьего, из души. Это и делает новейшее учение о душе. Оно монистично и имеет то пред прежним о душе учением преимущество, что указывает душу в надлежащем месте, в области бессознательного.

Такой монизм имеет значительное преимущество пред монизмом материалистическим. Материализм выводит разумное из неразумного, мыслящее из не мыслящего, жизнь из мертвой материи. Но ни с чем не сообразно выводить высшие функции человека, разум и мораль, из такого низменного источника, как материальное начало: хорошо идущие часы не могут быть делом рук плохого мастера. Если функция разумна, то очевидно, что ее орган должен быть выводим из некоторой причины тоже разумной. Так и поступает новейшее о душе учение: оно признает материалистический тезис, что мысль есть продукт головного мозга, но прибавляет, что головной мозг есть в свою очередь продукт, продукт души, и говорит, что мыслит душа посредством головного мозга.

Для удовлетворения всем от учения о душе требованиям новейшее учение о душе должно объяснить и соединение души с телом. Для этого стоит только распространить вышеупомянутое отношение головного мозга к душе на все тело, т.е. наделить душу способностью организования, способностью, благодаря которой она образует тело. Органом души служит не только головной мозг, но и все тело. Однако если допустить, что это так (сейчас же докажем, что это так на самом деле), то бессознательное превратится не в душу, a всего-навсего в слепую волю организования. Спрашивается: если затем мы наделим эту волю способностями представления и познания (далее будет доказано, что мы так и должны поступить), то превратится ли тогда бессознательное в душу?

Нет, еще не превратится. В таком случае мы сделаем только шаг от Шопенгауэра к Гартману. У Шопенгауэра бессознательное есть слепая воля, у Гартмана же оно – воля и представление. Шопенгауэр опроверг только материализм; для решения же загадки о человеке его слепой воли еще недостаточно. Слепая воля не может зажечь свет познания; она не может построить такой головной мозг, который был бы органом разумного мышления. Вот почему со стороны Гартмана было совершенно последовательно наделить бессознательное способностью представления; но и у него душа расплылась меж пальцев, расплылась вследствие сделанного им сальто-мортале, отождествления им бессознательного с мировой субстанцией. Хотя он опроверг этим Шопенгауэровский пантелизм, он не опроверг этим пантеизма.

С полным правом могло бы именовать себя учением о душе только такое учение, которое доказало бы наличность в человеческом существе не только метафизического зерна – как сделали это Шопенгауэр и Гартман, – но и метафизической индивидуальности. Если бы это было сделано (мы докажем, что это сделано на самом деле), тогда, и только тогда, мы обрели бы истинную душу. Хотя и пребывающая в области бессознательного, сама она была бы тогда не бессознательной, но обладала бы способностями воления и познания и индивидуальностью. Только тогда бессознательное действительно превратилось бы в душу, в субъект.

Чтобы предупредить всякую возможность смешения этого субъекта с лицом земного сознания и вместе с тем как можно резче оттенить новейшее о душе учение от делавшего такое смешение прежнего о ней учения, я назвал уже прежде душу трансцендентальным субъектом. Это выражение, хотя очень редко, употреблял и Кант 1), разумевший под ним то самое, что он зачастую называет "умопостигаемым субъектом", a также "абсолютным субъектом" 2).

1) Kant: Kritik der reinen Vernunft, 296, 482, 699 (Kehrbach).

2) Kant: Prolegomena, 46.

Этот трансцендентальный1 субъект человека, его душу, отнюдь нельзя ставить на одну доску с земною формой его явления. Раз душа человека обладает способностью организования, человек делается всего-навсего формою ее обнаружения. Далее. Организование и представление не порождают в трансцендентальном субъекте никакого дуализма; это только две идеально разделимые, реально же (как это мы докажем) нераздельные функциональные стороны этого субъекта: организование сопровождается всегда мышлением, и наоборот. Но так как трансцендентальный субъект соединен в одно целое с земной формой своего явления, то мы должны доказать, что тождество организующего и мыслящего в нас начал должно иметь место и в земной деятельности нашего духа, т.е. что к нашему мышлению примешивается всегда трансцендентальное организование и наоборот.

1) Ср. Zeising: Neue Lehre von den Proportionen des menschlichen Kцrpers и Pfeifer: Der goldene Schnitt.

Что касается доказательства первого тезиса, то его надобно искать в области эстетики и техники. Но для учения, переносящего душу в область бессознательного, эта задача отождествляется с задачей доказательства того, что в продуктах эстетического и технического творчеств обнаруживается несознаваемая нами деятельность организующего в нас начала. Если, например, мы видим, что деятельность членообразовательного нашего начала обнаруживается в построении греческих и готических храмов, что их строители бессознательно следовали в своей архитектонической деятельности принципу золотого сечения, то это служит несомненным доказательством сопровождаемости земного мышления трансцендентальным организованием). Еще разительнее сказывается это в наших технических изобретениях, в которых, по-видимому, бессознательное отнюдь не должно бы было иметь места. Казалось бы, что процесс технического изобретения должен бы был быть освещен на всем своем пути светом сознания, так как он бывает целесознательно направляем к математическому решению определенной технической задачи. Однако все технические изобретения, начиная с простейшего механизма и кончая сложнейшим аппаратом, указывают на наличность в духовной деятельности человека какого-то нижнего течения, исходящего от организующего в нем начала, что доказывается тем, что технические аппараты суть не что иное, как копии с частей нашего тела, так называемые органопроекции, но копии, делаемые вполне бессознательно 1). Например, camera obscura представляет бессознательное подражание глазу; можно даже сказать, что строение человеческого глаза было понято только после того, как была изобретена camera obscura. Значит, уподобление фотографического объектива хрусталику глаза, задвижки фотографического аппарата – ирису, затвора этого аппарата – векам, эластического его меха – способному к сокращению глазному яблоку, светочувствительной, вследствие действия световых лучей на покрывающие ее химические вещества, фотографической пластинки – светочувствительной пигментной оболочке глаза имеет не одно только метафорическое значение. Точно так же надо смотреть и на сравнение органа слуха с фортепиано или нервной системы – с телеграфом. Даже новейшее изобретение, фонограф, имеет органический прообраз в головном мозгу, деятельность которого во время нахождения его обладателя в горячке совершается механически, так что больной слово в слово повторяет когда-то им слышанные, но позабытые речи.