Читать интересную книгу «Мастер и Маргарита»: За Христа или против? 3-е издание - Андрей Кураев

Спросил Его: «Кто ты?» – ему ответил Он:

«Сын человеческий», но не сказал: «Сын Божий».

Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,

И, может быть, из вымысла все взято —

Так что ж теперь со злобою подряд

Плевать на все, что в человеке свято?

Ты испытал, Демьян, всего один арест —

И то скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый».

А что б когда тебе Голгофский выпал крест

Иль чаша с едкою цикутой?

Хватило б у тебя величья до конца

В последний час, по их примеру тоже,

Весь мир благословлять под тернием венца,

Бессмертию уча на смертном ложе?

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,

Своим пером ты не задел Его нимало —

Разбойник был, Иуда был —

Тебя лишь только не хватало!

Ты сгусток крови у крест

аКопнул ноздрей, как толстый боров,

Ты только хрюкнул на Христа,

Ефим Лакеевич Придворов!70

Ты совершил двойной тяжелый грех

Своим дешевым балаганным вздором,

Ты оскорбил поэтов вольный цех

И малый свой талант покрыл большим позором.

Ведь там за рубежом, прочтя твои стихи,

Небось злорадствуют российские кликуши:

«Еще тарелочку демьяновой ухи,

Соседушка, мой свет, откушай».

А русский мужичок, читая «Бедноту»,

Где «образцовый» труд печатался дуплетом,

Еще сильней потянется к Христу,

А коммунизму мат пошлет при этом71.

Так что у Булгакова как минимум «стилистические разногласия» с советской атеистической пропагандой. Он не прочь подставить плечо анонимному автору этого послания (Есенину?) и осадить хамство «коровьего безбожия». В его домашней библиотеке была брошюра свящ. Павла Флоренского «Мнимости в геометрии» (издана в 1922 году). В ней Булгаков подчеркнул и сопроводил множеством восклицательных знаков на полях финальную фразу: «Так, разрывая время, “Божественная комедия” неожиданно оказывается не позади, а впереди нам современной науки»72.

Речь идет о том, что «действующая причинность сменяется, – как и требует Аристотеле-Дантовская онтология, – причинностью конечною, телеологией»73. Следствие определяет, требует свою причину. Флоренский, говоря о возможности сверхсветовых скоростей, поясняет, что они потребуют совершенно иного пространства: «Что собственно значит предельность величины 3 1010 см/сек? Это значит вовсе не невозможность скоростей равных и больших с, а – лишь появление вместе с ними трансцендентных нашему земному, кантовскому опыту, условий жизни; но это вовсе не значит, чтобы таковые условия были немыслимы»74.

Не знаю, насколько Булгаков мог понять математические формулы Флоренского (они никак им не отмечены). Но вывод его явно воодушевил75.

Свое слово, свое предупреждение, Булгаков хотел увидеть дошедшим до людей, опубликованным. Но как вступить в гласную полемику с власть предержащей атеистической цензурой?

Не нравилась советская жизнь Булгакову. Он вообще не мог описывать ее «нефельетонно». Но одно дело – высмеивать очереди, коммунальные склоки, бюрократию и прочую бытовуху. И совсем другое дело – бросать вызов официальной идеологии.

Можно ли это сделать в идеологизированном государстве?

Можно. Если вести полемику, именно не бросая вызова, не объявляя войны постулатам госидеологии.

Путей для этого много. Это просто введение нового материала, не заляпанного официальной интерпретацией (отсюда – довольно массовое «бегство» гуманитариев в антиковедение, о котором «классики марксизма» сказали не так уж много, а Пленумы ЦК – так и вообще ничего). Показ многомерности уже известных исторических или художественных сюжетов (все было сложнее и интереснее, чем на школьном уроке). Пересказ «вражеских взглядов», сопровождаемый резкими критическими оценками, но эти недруги в таком пересказе все равно выглядят умнее и живее, чем подчеркнуто штампованное их «разоблачение».

А еще в риторике и логике есть такой полемический прием, как reductio ad absurdum.

Булгаков приглашает к абсурду

Reductio ad absurdum – приведение к противоречию, к выводу, неприемлемому для всех участников дискуссии.

На этом этапе полемики я становлюсь на точку зрения моего оппонента. Как бы соглашаюсь с ним. Но затем показываю, что из этого допущения логически необходимо вырастают такие следствия, что для всех, включая моего оппонента, становятся очевидными как абсурдность полученных выводов, так и их логически необходимая и неизбежная связь с исходным допущением.

Вот и Булгаков в «пилатовских» главах вроде бы соглашается с базовыми тезисами атеизма. Советский читатель узнает в этих главах азы атеистической пропаганды.

Иисус не есть Христос. Он не Сын Божий и не Бог. Он не творил чудес, не обладал даром пророчества, не воскресал и не спасал души людей. Он не знает даже своей собственной судьбы и не догадывается, зачем его зазывает в гости «любознательный юноша» по имени Иуда. Учение Иисуса совершенно абстрактно, неприложимо к жизни. Да и в чем оно состояло, совсем не ясно, ибо Евангелия исторически недостоверны.

Во всяком случае «добренький Иисусик»76 ничего не понимал в классовой борьбе, и его мораль никак не может помочь делу борьбы за коммунизм. В общем, если Христос и победил, то лишь потому, что проиграл Спартак (так звучал «рекламный слоган» советского атеизма).

Но автором этой узнаваемой картины оказывался… сатана. Это и есть «доведение до абсурда», reductio ad absurdum.

Взгляд сатаны на Христа вполне совпадает со взглядом на него атеистической государственной пропаганды. Так как же тогда назвать эту пропаганду? Научной или?..

Оказывается, в интересах сатаны видеть во Христе идеалиста-неудачника. А значит, чисто «научного» атеизма нет. Атеизм – это просто хорошо замаскированный (или забывший о своем истоке) сатанизм. За атеистической пропагандой реет тень Люциферова крыла.

Полагаю, что одна из задач булгаковского «романа о дьяволе» – в приведении именно к такому выводу.

В пользу этого своего предположения приведу два аргумента. Один – внутритекстовый. Другой – внетекстовый (по отношению к тексту «Мастера и Маргариты»).

Текстовый аргумент в пользу того, что Воланда Булгаков использует для полемики против атеизма, я вижу в ранних редакциях романа.

На Патриарших прудах Берлиоз и Иван Бездомный беседуют о том, как доходчивее разуверить читателей во Христе. Берлиоз – не просто глава столичных литераторов. Это в итоговом варианте романа он редактор безымянного «художественного журнала». В ранних же редакциях Булгаков более понятен и конкретен: журнал, редактируемый Берлиозом, называется «Богоборец»77.

В мае 1929 года предполагалось, что Воланд не верит в искренность атеизма Берлиоза: «Начальник атеист, ну, и понятно, все равняются по заведывающему, чтобы не остаться без куска хлеба». «Эти слова задели Берлиоза. Презрительная улыбка тронула его губы, в глазах появилась надменность. – Во-первых, у меня нет никакого заведывающего»78.

Более того, в черновике «романа о дьяволе» Берлиоз предлагает Воланду напечатать в своем атеистическом журнале главы из его «евангелия». На это предложение Воланд отвечает: «Сотрудничать у вас я счел бы счастьем»79 (симпатия была взаимной: Берлиозу иностранец «очень понравился»80). «Работа адовая будет сделана и делается уже»81 в Советском Союзе руками людей. Воланд пользуется случаем выразить свою благодарность этим комиссарам:

«– В нашей стране атеизм никого не удивляет, – дипломатически вежливо сказал Берлиоз, – большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.

Тут иностранец встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:

– Позвольте вас поблагодарить от всей души!» (гл. 1).

Иван Бездомный – антирелигиозный поэт. В своей поэме он столь злобно «очерчивает Иисуса», что Он получается у него «совершенно живой».

Итак, «роман о дьяволе» начинается с беседы двух профессиональных советских богоборцев.

Внетекстовый аргумент в пользу версии о том, что роман задуман как антиатеистический и не как антицерковный памфлет – это история прочтения и понимания романа «квалифицированным читателем», то есть теми людьми, которым Булгаков читал свою рукопись, чьим мнением дорожил и кого считал своими единомышленниками.