Читать интересную книгу Другое человечество. Здесь кто-то побывал до нас... - Алексей Маслов

Другое направление, получившее название французской школы, сформировалось вокруг Парижского общества антропологии, возглавляемого Брока. Оно никогда не признавала дарвинизма в полной мере. Сам Брока не мог принять теорию естественного отбора и оставался приверженцем теории полигенизма. Несколько позже происходит едва заметная трансформация взглядов французских антропологов, впрочем, не очень существенная. Прежде всего, теория многоцентрового происхождения уступает место теории единого центра, хотя эта мысль никогда не формулировалась достаточно отчетливо. Принявший от Брока пальму первенства французских антропологов Поль Топинар (1830–1911) был согласен с тем, что человеческие расы очень древни по своему происхождению. Однако, как он считал, древность их такова, что вряд ли можно сказать что-либо определенное по поводу точного времени их появления.

Дарвинизм, именуемый его противниками «обезьяньей теорией», показался буквально оскорблением для викторианского общества, не желавшего мириться со своим «животным происхождением». На самого Дарвина публиковали забавные карикатуры в газетах: вот Дарвин с телом обезьяны обсуждает свою книгу со своим обезьяним «предком»; а вот хвостатый и по-обезьяньему волосатый Дарвин сидит на дереве, с грустью глядя вниз на аристократично прогуливающихся прохожих, и т. д. На эволюционистов и их патрона было вылито немало скепсиса и едкой иронии.

Широкоизвестным стал публичный диспут, состоявшийся в июле 1860 г. в музее библиотеки Оксфорда, между одним из самых ярых приверженцев дарвинизма биологом Томасом Гексли и Архиепископом Оксфорда Самуэлем Уилберфорсом, собравший более 700 человек. Архиепископ начал дискуссию с ряда нападок на теорию эволюции, а затем едко поинтересовался у Гексли: «Так как Вы утверждаете, по какой линии Вы произошли от обезьяны – вашей бабушки или вашего деда?». Вероятно, это и было тактической ошибкой священника, переключившегося с критики идей эволюции на личные выпады против самого Гексли. Тот же парировал: «Человеку нечего стыдиться иметь обезьяну в качестве своей бабки или деда. Если бы у меня была возможность выбирать предка между обезьяной или тем, кто, получив схоластическое образование, использует свою логику для того, чтобы запутать неискушенную публику и вести спор не при помощи аргументов, но лишь насмехаясь над фактами и приводя это в качестве доказательств по серьезному и сложному философскому вопросу, я бы, не колеблясь, выбрал своим предком обезьяну» [289, 45].

Как видим, по-настоящему научных аргументов ни одна из сторон не сумела представить, хотя Гексли действительно являлся одним из наиболее известных в ту эпоху натуралистов. Таких доказательств просто не существовало. В момент написания своих работ ни Дарвин, ни Гексли не располагали никакими материальными подтверждениями своей правоты, кроме «непонятного» и малоизвестного в ту пору науке неандертальца (в тот момент его никто и не рассматривал в качестве эволюционного звена, но считали лишь останками человека с серьезной патологией костей). У них просто не было материалов для ответных шагов, ведь Ч. Дарвин по сути лишь распространил теорию эволюции путем естественного отбора с различных видов животных и растений на человека, причем сделал это чисто гипотетически.

И Гексли, и епископ Уилберфорс спорят «на одном поле» – поле взаимных выпадов, близких к прямым оскорблениям. Все это – от бессилия, от отсутствия аргументов и хотя бы малейшей базы для действительно нормальной дискуссии.

Разумеется, что со времени этого примечательного диспута эволюция человека из предположения превратилась в аргументированную теорию, однако здесь для нас пока примечательно другое – она становилась на ноги как антиклерикальное учение, а не как действительно научная идея.

Критики дарвинизма не учли другого момента. Обыденное человеческое мышление подчинено не столько законам научной логики и корректного диспута, сколько чувствам и эмоциям. В дарвинизме был заложен колоссальный протестный момент, направленный прежде всего против тотального христианского догматизма. И именно на этом импульсе он первоначально и начал подниматься, а чуть позже стали появляться и полевые подтверждения правоты некоторых его тезисов.

Первые находки сначала в Азии, а затем и в Африке резко изменили отношение к дарвинизму и к возможности эволюции человека вообще. Ископаемые костные останки питекантропа, синантропа, австралопитеков, сивапите-ка породили надежду, что, наконец, началось массовое извлечение из земли звеньев, отмечающих основные вехи человеческой эволюции.

К этому клерикальные круги готовы не были. Пришлось «перестраиваться на ходу», в частности, искать формы объяснения ископаемых останков человека. Новые теории и концепции в известной мере оживили религиозные проповеди. Например, утверждалось, что теория эволюции не противоречит библейскому созиданию, поскольку книга Бытия как раз гласит именно о поэтапном творении. Однако временные отрезки в Библии не сопоставимы с теми измерениями времени, которое использует современный человек. В частности, понятие «день» («шестой день творения») нельзя понимать буквально как некий 24-часовой отрезок времени. Человечеству не дано постичь, сколько составляет этот отрезок для Бога и сколько конкретно «творился» человек. Так происходило зарождение течения, которое стало именоваться «научным креационизмом», в нем к сегодняшнему дню образовалось несколько десятков школ и течений, некоторые взгляды которых весьма оригинальны и продуктивны для научного поиска [297]. Известный философ, один из основных участников экспедиции, раскопавшей в Китае синантропа в конце 20-х гг. ХХ в., Тейяр де Шарден говорил о «пролонгированом созидании» – Бог может творить человека многие тысячи и даже миллионы лет. Сам факт поэтапного становления человека не только не опровергает акта Высшего творения, но лишь подтверждает его.

А теперь – протест против Дарвина

Теория Дарвина многим понравилась и быстро прижилась. Доказательств в ее пользу в ту пору было мало, если не сказать, что они отсутствовали вовсе. Но все же существовали, по меньшей мере, два фактора, которые позволили ей довольно быстро завоевать умы университетских профессоров, многих школьных учителей и, самое главное, ряда крупнейших натуралистов того времени. Прежде всего это удушающее засилье церковной идеологии в науке и образовании – и теория Дарвина представлялась здесь скорее глотком свежего воздуха, чем мощным тараном, который должен разрушить религиозные представления о возникновении человека. А во-вторых, теория эволюционного развития живых организмов на земле уже давно была известна, если не признана, в ученых кругах. Дарвин лишь отважился перенести ее на самого человека.

Но был и другой аспект, вызывавший внутренний протест против самой теории эволюции. Дарвинизм отбирал у человека идеал божественного подобия – именно этим он подспудно задевал умы и сердца тысяч людей. Как ни странно, хорошо построенной критики дарвинизма в первое время не велось, поскольку в основном расчет делался на всеобщее возмущение принижением роли человека и его библейской истории. Христианское мышление Европы стало основным тормозом спокойного осмысления как достоинств дарвинизма, так и его явных недостатков.

С другой стороны, сами нападки на дарвинизм были достаточно примитивны – нелепой казалась сама идея о происхождении человека от обезьяноподобного предка. Научный аппарат эволюционистов был неразвит, доказательств – практически никаких, по сути, в ту пору научный спор был невозможен. Поэтому основными аргументами были эмоции и призывы к «здравому смыслу».

Дарвиновская теория бросала вызов самому Богу, ставила под сомнение результаты Его творения. И ответные удары не заставили себя ждать. Пока дарвинизм обитал лишь в академических кругах, он мало беспокоил Церковь, но первые серьезные попытки начать преподавание теории эволюции в рамках школьных и университетских курсов вызвали куда более серьезное противодействие. Начались знаменитые «обезьяньи процессы» против тех учителей, которые осмелились утверждать, что человек и обезьяна имеют общего предка.

В 20-х годах сторонникам дарвинизма по-прежнему было практически не на что опереться в своих рассуждениях. Находок, которые могли бы подтвердить эволюцию человека в результате ряда мутаций, в достаточном количестве не существовало. Как представляется, нет их и сейчас, хотя чисто количественно произошло значительное увеличение извлеченных из земли останков. В момент самых ярых дебатов по этому поводу сторонники дарвинизма располагали лишь несколькими, плохо объяснимыми останками (да и что могли рассказать кости питекантропа без других находок в Азии и Африке?), либо откровенными фальсификациями типа эоантропа – «человека зари», чей череп был составлен из частей черепа обезьяны и человека и искусственно состарен.